Летом 1989 года в Доме кино состоялось первое собрание Межрегиональной депутатской группы. Объединилось двести семьдесят депутатов. Чтобы избежать споров о том, кому быть лидером, избрали пять сопредседателей — историка Юрия Афанасьева, экономиста Гавриила Попова, профессора Виктора Пальма из Тартуского университета, академика Андрея Сахарова и Бориса Ельцина.

Он казался чужим в этой интеллигентской компании. Сам чувствовал себя не совсем уютно. И другие посматривали на него с некоторым удивлением: что он, собственно, здесь делает? Более циничные депутаты прекрасно понимали, зачем им нужен Ельцин. Это был брак по расчету.

Известный филолог и культуролог академик Сергей Сергеевич Аверинцев, избранный народным депутатом СССР от Академии наук, тоже член Межрегиональной депутатской группы, вспоминал:

«Ельцин на заседаниях межрегионалки был в общем молчалив: однако один его монолог запомнился мне на правах некоего a propos к теме критики интеллигенции. Он сказал примерно так: “Вот вы умеете разговаривать друг с другом, умеете разговаривать с иностранцами, но поговорить с рабочими — это вам не под силу…”»

Михаил Сергеевич видел, что теряет поддержку общества и что симпатии на стороне Ельцина. Это ставило Горбачева в тупик. На заседании политбюро он задумался, пожал плечами и, явно недоумевая, обращаясь к себе и присутствующим, произнес:

— Что творит Ельцин — уму непостижимо! За границей, да и дома не просыхает, говорит косноязычно, несет порой вздор, как заигранная пластинка. А народ все твердит: «Наш человек!»

Достаточно было людей, которые оценивали Бориса Николаевича критически. Но они не могли не видеть, что с каждым днем именно он, а уже не Горбачев символизирует стремление двигаться дальше по пути реформ. С этим приходилось считаться даже тем, кто приходил в ужас от некоторых выходок Бориса Николаевича. Такие были настроения: что бы ни делал Ельцин, все шло ему в плюс.

Егор Тимурович Гайдар писал, что Ельцин взял на вооружение энергичный социальный популизм и борьбу против привилегий партийной и государственной элиты:

«Ельцин, ездивший в трамвае и пошедший в обычную районную поликлинику, буквально взмыл на гребне народной симпатии, после чего мог себе позволить и неудачные выступления в Америке, и загадочные падения в реку. Ничто не могло остановить рост его популярности, а все накладки молва относила на счет “заговора” элиты против народного заступника».

Лев Суханов вспоминал, как у Бориса Николаевича вдруг поднялась температура:

«Температуру он переносит тяжело… Поскольку его состояние стало резко ухудшаться, позвонили в “Склифосовского” и вызвали неотложку. Приехала реанимационная машина, всех во дворе переполошила, жильцы подумали, что у Бориса Николаевича случился инфаркт…»

Почему же не вызвали лечащего врача? По политическим соображениям. Когда Борис Николаевич баллотировался в народные депутаты, он демонстративно пошел записываться в районную поликлинику по месту жительства. Его сопровождало телевидение, и вечером зрители увидели, как Ельцину заводят в регистратуре амбулаторную карту. Он отказался от услуг 4-го главного управления:

«Все оборудование — импортное… А врачи, боясь ответственности, поодиночке ничего не решают. Обязательно собирается консилиум… К этим безответственным консилиумам в четвертом управлении я относился с большим подозрением. Когда я перешел в обычную районную поликлинику, у меня вообще перестала болеть голова, стал чувствовать себя гораздо лучше…»

Борис Николаевич лукавил. Он прекрасно знал разницу между районной поликлиникой и той, что находится на Мичуринском проспекте. И свою семью, кстати, все-таки не оставил без квалифицированной медицинской помощи. Поход в районную поликлинику был шагом в предвыборной кампании, не более того. И отказ от служебной машины, когда Коржаков возил его на «Москвиче», и обещание уничтожить привилегии, как стало потом ясно, тоже были частью борьбы за голоса избирателей.

То, что Ельцин ездил на общественном транспорте и заходил в районную поликлинику, было ловким политическим ходом. Но это имело огромное значение для людей. Ельцин подтверждал убежденность сограждан в том, что так и должно быть, что высшие руководители не имеют права на какие-то привилегии.

Народный депутат СССР, а впоследствии генеральный прокурор Алексей Иванович Казанник рассказал, как зашел к Ельциным домой. Наина Иосифовна предупредила:

— Садитесь, пожалуйста, на диван, только осторожно: он дырявый, вылезли пружины, и можно брюки порвать. Борис Николаевич, когда садится, подушечку подкладывает. И вы тоже возьмите подушечку…

Ельцин нарезал сало, открыл банку селедки, достал редиску и посоветовал Казаннику:

— Особо на сало налегайте. Наина Иосифовна сама солит, у нее здорово получается. На рынке покупает и солит.

Иногда, впрочем, Ельцин и его команда перебирали в своем популизме. Во время поездки в Свердловск Наина Иосифовна рассказывала, как перед этой поездкой штопала Борису Николаевичу носки. Добавила: три года муж не меняет костюм, приходится зашивать прорвавшуюся подкладку…

Тем сильнее будет потом разочарование, когда выяснится, что и сам Ельцин, и его окружение, и вообще вся новая власть в смысле обретения благ и устройства личного благополучия преуспели больше прежней.

Но правда и другое: сброшенный Горбачевым с высокой должности, растоптанный и отвергнутый, лишенный многих привилегий Борис Николаевич действительно посмотрел на жизнь высокого начальства иными глазами. Горе многому учит. Когда идешь на подъем, оглядываться вокруг и относиться к окружающему критически чрезвычайно трудно. Поток увлекает, засасывает, испытываешь удовольствие от этого. А вот когда выпадаешь из потока, оказываешься на берегу или даже на дне, тут многое открывается, личные переживания подталкивают к критическому анализу. И Ельцин произносил слова, которые в тот момент, вероятно, соответствовали настроениям опального политика:

«Пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчаться на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка. Потому что стыдно».

Ни до, ни после Ельцин не отказывался от привилегий, связанных с высоким постом, принимал их как должное и оделял ими своих приближенных. Но ему открылась несправедливость советской системы, когда человеку на высокой должности положено все, а человеку без должности — ничего. И когда судьба зависит не от знаний, умения, опыта и таланта, а единственно от воли высшего вождя. Два чувства отныне стали руководить Ельциным — желание вернуть утерянные власть и положение, расквитаться с обидчиками и стремление изменить несправедливую систему.

1990 год начался с демонстраций в Москве в поддержку демократии и реформ. Полмиллиона горняков бастовали. Союзное правительство раздавало обещания, но исполнить их было не в состоянии. В Кузбасс приехал Борис Ельцин. На него размах шахтерского движения тоже произвел впечатление. Он сказал: