— Вы всегда можете обойти такие вопросы до тех пор, пока не зададут такой вопрос, на который вам удобно ответить. А они, рано или поздно, все же зададут его!

Кейтель промолчал.

После того как обвиняемые направились наверх на обед, Кейтель обратился ко мне:

— Я на все отвечал так, как обещал вам. Я даю искренние ответы — даже если вопросы исходят от мистера Додда. Он спросил меня, признаю ли, что передавал преступные приказы. Я ответил: «Да». А как еще отвечать? Как они это будут оценивать, их дело. Но так было. Конечно, если уж быть предельно точным, необходимо сослаться на статью 47 нашего военного закона, согласно которому исполнение приказов, когда отдававший их руководствовался преступными мотивами, преступлением считаться не может. Такие приказы я не выполнял — я их передавал дальше но инстанции. Но в конце концов, все это юридические тонкости, нет смысла пытаться использовать подобный подход.

9 апреля. Комендант Освенцима

Камера Гесса. В рамках подготовки к защитительной речи Кальтенбруннера я общался с недавно захваченным в плен Рудольфом Францем Фердинандом Гессом, возраст 46 лет, бывшим комендантом концентрационного лагеря Освенцим.

После завершения тестирования у нас состоялась краткая беседа о его деятельности в период с мая 1940 года по декабрь 1943 года на должности коменданта концентрационного лагеря Освенцим, главного лагеря смерти для евреев. Он с готовностью подтвердил, что в под его руководством было умерщвлено приблизительно 2,5 миллиона евреев.

Уничтожение было начато летом 1941 года. Памятуя скепсис Геринга, я решил уточнить у Гесса, каким образом практически вообще можно было уничтожить два с половиной миллиона людей.

— Практически? — переспросил он. — А в этом ничего сложного не было — вполне можно было уничтожить еще больше.

На мой несколько наивный вопрос, сколько людей можно уничтожить за час, Гесс ответил, что, если исходить из 24-часового рабочего цикла, за одни сутки можно умертвить до 10 тысяч человек. Существовало 6 камер уничтожения. В двух больших таких камерах помещалось по 2000 человек, а в каждой из четырех меньших камер — по 1500 человек, что и составляло 10 000 человек. Я попытался вообразить себе, как это все происходило, но бывший комендант лагеря решил внести коррективы.

— Нет, вы рассуждаете неверно. Умерщвление много времени не занимало, это происходило быстрее всего остального. 2000 человек вполне можно умертвить за каких-то полчаса, но вот сжигание трупов — дело хлопотливое и длительное. Убивать было легко, тут вполне можно обойтись силами нескольких охранников — заключенные просто входили в камеру, думая, что им предстоит помывка под душем, но вместо воды мы подавали туда смертельный газ. Все проходило очень быстро.

Говорилось это очень будничным, спокойным тоном.

Мне хотелось в точности выяснить, каким образом отдавался соответствующий приказ и как сам Гесс на него реагировал. Вот что он мне рассказал:

— Летом 1941 года меня вызвал Гиммлер и заявил: «Фюрер приказал перейти к окончательному решению еврейского вопроса — мы обязаны этот приказ выполнить. Местом проведения выбран Освенцим — благодаря транспортным соображениям и его относительной изолированности. Выполнение этой нелегкой задачи возлагается на вас». В качестве причины Гиммлер привел то, что с этим нужно начать немедленно, поскольку, если этого не сделать, в один прекрасный день евреи просто вытеснят немцев из Германии — во всяком случае, смысл сводился именно к этому. И исходя из характера поставленной задачи необходимо было отбросить в сторону все прежние человеческие представления и сосредоточиться исключительно на выполнении задачи. Примерно так он и выразился.

Я спросил у Гесса, не высказал ли он Гиммлеру свою оценку этих планов или каких-либо возражений.

— Нет, что я мог сказать? Я мог сказать лишь: «Яволь!» Довольно странно было все это, я имею в виду, что он решил увидеться со мной лично, такого не бывало прежде. Он мог и переслать мне этот приказ, и я выполнил бы его, никуда бы не делся. У нас ведь было одно-единственное право — безоговорочно исполнять все поступавшие сверху приказы. Вот так. Часто он требовал от нас невоообразимого — в нормальных условиях такое и представить себе трудно. Но как только приказ отдан, сразу же бросаешься его выполнять. И вот, что еще совсем недавно казалось тебе неосуществимым, оказывается вполне осуществимо, если поднапрячься. Вот такой пример. Я рассчитывал соорудить Вислинскую дамбу в Освенциме за три года, а он отпустил нам год, и мы ее соорудили.

Я старался вытянуть из него побольше о том, как он все-таки реагировал на чудовищность своих деяний. Тем же будничным, лишенным эмоций голосом он продолжил:

— Первое время я не мог создать себе общее представление. Но позже представил себе все масштабы этого предприятия. Но всегда думал лишь о необходимости проведения этих мероприятий, о том, как это было сформулировано в приказе Гиммлера.

Я спросил Гесса, а не мог ли он воспротивиться выполнению этого приказа.

— Нет, если принять во внимание все то, чему нас учили, сама мысль о том, что можно отказаться выполнить приказ, просто не могла прийти нам в голову — независимо оттого, какой это был приказ… Мне кажется, вам просто не понять наши устои. Разумеется, я был обязан подчиниться любому приказу. И теперь за это расплачиваюсь.

— Расплачиваетесь? Каким образом?

— Тем, что меня отдали под суд, после которого меня вздернут, разумеется.

Я спросил Гесса, а не могли он уже тогда предвидеть подобные последствия, в момент получения этого приказа.

— Нет, тогда не о чем было задумываться. Мне и в голову не приходило, что кто-то когда-нибудь привлечет меня к ответственности. Понимаете, если где-то что-то не ладится, значит, виноват тот, кому это поручено, такое в Германии — вещь сама по себе разумеющаяся. Поэтому я и не думал, что когда-нибудь мне придется отвечать.

— А человеческие… — Гесс не дал мне закончить фразы.

— Это не имеет отношения, — таков был лаконичный ответ бывшего коменданта Освенцима.

Я спросил его, не возникало ли у него с самого начала предчувствия, что его за это могут повесить.

— Нет, никогда.

— А когда вас впервые посетила мысль, что вас отдадут под суд и повесят?

— После краха. После смерти фюрера.

Обеденный перерыв. Геринг пожелал узнать, каким же это образом стало возможным уничтожить два с половиной миллиона евреев. В обеденный перерыв я разъяснил ему, на основе выслушанного утром объяснения Гесса: каждая газовая камера вмещала от полутора до двух тысяч человек; умерщвление много времени не занимало, но вот сжигание трупов требовало массу времени и сил. Герингу стало явно не по себе, когда он понял, что стало невозможным сетовать на техническую невыполнимость задачи но уничтожению сотен тысяч и миллионов людей и таким образом, отрицать принявший чудовищный размах геноцид. Он поинтересовался, как отдавался приказ. Я рассказал ему, что Гиммлер отдал такой приказ непосредственно Гессу в устной форме, как приказ фюрера.