Итак, наступило самое время после длительной разлуки с мая [1940 г.] вновь территориально быть вместе с моими управлениями и службами, ибо иначе сильно страдало мое личное влияние на их деятельность. Ведь хорошо сработавшиеся за ряд лет начальники этих органов в мое отсутствие вынуждены были общаться со мной только письменно или по телефону.

Нельзя упускать из виду и то, что моя деятельность чисто оперативного характера (вместе с фюрером и Йодлем) являлась лишь частью моих задач и что мои министерские функции, особенно во время военных кампаний, частично даже прекращались, но тем не менее числились за мной, а отложенные дела потом приходилось наверстывать. Их накапливалось множество, и без моего согласия или участия сделать их было невозможно. Даже если я и не ощущал это как тяжкое бремя, отдыха и отпуска у меня все равно не было; я годами не знал ни воскресных, ни праздничных дней, непрерывно сидел за работой с утра до поздней ночи. Моим отдыхом были лишь многочисленные поездки в поезде фюрера в Италию, Венгрию, Румынию, Болгарию и т.д. Во время этих поездок дозвониться до меня было нельзя. Однако моя авторация принимала радиограммы и в пути. Я всегда захватывал с собой в продолжительные поездки кучу дел, ибо тогда мог поработать более спокойно, чем в своем служебном кабинете е многочисленными докладами подчиненных и множеством неизбежных помех.

В начале ноября [12—13.11.1940 г.] по просьбе фюрера состоялся визит русского министра иностранных дел Молотова в Берлин для обсуждения политического положения. Я участвовал в приеме русских гостей Гитлером в Имперской канцелярии. После приветствий был дан завтрак в апартаментах фюрера, во время которого я сидел в непосредственной близости от сопровождавшего Молотова г-на Деканозова359. Беседа наша оказалась невозможной, ибо рядом не было переводчика. Потом был и обед, данный министром иностранных дел в отеле, где я опять сидел рядом с г-ном Деканозовым и при помощи переводчика даже смог побеседовать с ним на общие темы. В частности, я говорил о своей поездке в Москву и на маневры Красной армии в 1932 г. и вспоминал те дни: так что хотя и вымученный, но разговор все-таки состоялся.

За исключением прощального визита русских господ фюреру после последней, явно самой важной беседы, когда я тоже явился попрощаться, на переговорах я не присутствовал и ничего об их содержании не слышал. Само собой разумеется, я спросил Гитлера об их результатах — он назвал их неудовлетворительными. Тем не менее решения о подготовке войны против СССР он все еще принимать не хотел, ибо намеревался дождаться реакции на эти переговоры в Москве у Сталина. Мне, однако, было ясно: мы взяли курс на войну с Россией, и я не знаю, принял ли во время переговоров Пгглер все меры, чтобы не допустить ее. Ведь это было возможно только при его отказе от отстаивания интересов Румынии, Болгарии и Прибалтики. Вероятно, он и на сей раз был прав, ибо как только Сталин через год-два оказался бы готовым к нападению на нас, туг же наверняка последовали бы дальнейшие требования со стороны России; ведь для осуществления своих целей в Болгарии, на Дарданеллах и в финском вопросе он оказался достаточно силен уже к [19]40 г. Сталин хотел выиграть время, после того как разгром Франции всего за шесть недель сорвал его график. Я не стал бы выдвигать такой гипотезы, если бы наше превентивное нападете в [19]41 г. не доказало уровень русских агрессивных намерений360.

Естественно, задаешь себе вопрос: как все это произошло или же могло и должно было бы произойти по-другому? Продумаем такую ситуацию. Допустим, Гитлеру удалось предотвратить безответственную войну против Греции, если нам так уж не повезло и Италия влезла в эту войну, а не осталась благожелательно нейтральной. Сколь многого мы бы избежали, если бы не наша помощь Италии, оказанная в этой бессмысленной войне на Балканах! Тогда Югославия, по всей вероятности, не совершила бы, к удовольствию Англии и Советского Союза, переворота с целью не допустить ее вступления в войну на стороне держав «оси». Насколько по-иному сложилось бы соотношение наших сил в войне против Советского Союза, особенно учитывая результат выигрыша Россией двух месяцев в [19]41 г.! Надо только представить себе, что мы оказались бы в 30 километрах от Москвы, окруженной с севера, запада и юга, не в конце ноября361, увязая в снегу и при морозе до 40 градусов, а двумя месяцами раньше, до начала этой инфернальной стужи, которая, кстати, в последующие годы ни разу не повторялась с такой суровостью!

Поистине, здесь оправдывается изречение: с судьбой вечного союза не бывает! Конечно, государственный муж и полководец, идущий на риск, должен считаться с ее величеством Непредсказуемостью: так случилось, по моему разумению, когда Югославия объявила в Вене о своем присоединении к Тройственному пакту362. В противном случае могло рассматриваться только одно решение: предложение мира Англии любой ценой, ценой отказа от плодов всех достигнутых к тому времени побед. Но пошла бы на это Англия, которая после потери своего союзника — Франции вновь протянула свои щупальца к Москве? Учитывая ее традиционную политику против своего сильнейшего противника в Центральной Европе, я не верю и никогда не верил в то, что Англия когда-либо выпустила нас из той ловушки, в которой она, находясь в союзе с Америкой и полностью доверяя Москве, держала бы нас.

В начале декабря [19]40 г. Гитлер принял окончательное решение готовить войну против Советского Союза363 с таким расчетом, чтобы иметь возможность, начиная с марта [19]41 г., в любой момент дать приказ о планомерном сосредоточении войск на восточной границе, — это было равнозначно началу нападения в начале мая. Предпосылкой являлось беспрепятственное функционирование железнодорожного транспорта на полную мощность. Если бы таким образом в соответствии с отданными приказами свобода принятия решений сохранялась до середины мая, то, как мне было ясно, только совершенно непредвиденные события еще могли бы изменить решение начать войну.