Конопатый заколебался, и Ганнон уколол его кончиком кинжала.

– Иди. Я только хочу поговорить с тобой.

Охваченный ужасом конопатый хватался за соломинку. Они нырнули в темный переулок не больше четырех шагов шириной. Под ногами хрустели какие-то черепки, пахло мочой, человеческим дерьмом и протухшей пищей, которую выбросили сверху. Взглянув вверх, Ганнон с удовлетворением отметил, что жильцов в окнах не видно. Он остановился через пятнадцать шагов.

– Достаточно.

– Пожалуйста, не убивай меня. – Конопатый чуть повернул голову и поймал взгляд Ганнона. – Пожалуйста.

Карфагенянин собрался воспользоваться кинжалом, но, стоя так близко, он бы запачкался кровью. Так не годится. Нужно выйти из переулка и уйти, не вызвав подозрений.

– Заткнись. – «Нужно, чтобы он думал, будто может остаться живым». – Куда ты шел?

– Никуда. Я…

У конопатого не было возможности продолжить свою ложь. Ослабив захват за плечо, Ганнон обхватил его левой рукой за шею и со всей силы сжал. Мужчина издал ужасный сдавленный звук и стал вырываться, как одержимый. Он лягался, пару раз больно попав молодому человеку по колену. Его руки потянулись назад, хватая Ганнона за волосы, за уши, за руку. Сжав шею еще сильнее, тот прижал лицо к его тунике, чтобы конопатый не ткнул ему пальцем в глаз, а сам тем временем держал наготове кинжал как последнее средство.

Для своего небольшого роста конопатый был очень силен. Когда сопротивление ослабло, Ганнон потерял несколько клочков волос, ухо его было разодрано в кровь. Наконец руки жертвы опустились, и она обмякла. Вдруг обеспокоившись, что кто-то мог увидеть, карфагенянин оглянулся на вход в переулок. Там никого не было. Уронив кинжал, он бросил мужчину на землю и перевернул его. Глаза несчастного дрогнули и открылись. Глядя конопатому в глаза, Ганнон схватил его за горло и стал снова душить. Тот поднял руку в тщетной попытке освободиться.

– Думал продать мою женщину, да? – прошипел Ганнон, давя пальцами его адамово яблоко. – Мразь!

Он убил много людей, но никогда никого не душил. Это оказалось неприятно, однако конопатый должен был умереть тихо. Ганнон молча наблюдал, как лицо жертвы налилось кровью, распухший язык высунулся изо рта, покрасневшие глаза выкатились из орбит. Они смотрели на Ганнона с безумной мольбой.

– Будь ты проклят, – прохрипел несчастный, пытаясь засунуть под руки убийцы большие пальцы.

С тихим хрустом хрящ в горле конопатого сломался. Его язык немного втянулся, и глаза погасли. Ганнон не разжимал рук и не убирал их, пока жертва не осталась недвижимой в течение двадцати ударов сердца. Потом осторожно пощупал пульс на побагровевшей шее и послушал сердце. Оно не билось. Ганнон издал долгий вздох. Дело сделано.

Однако опасность оставалась. Шум с улицы напомнил ему, что рядом люди. Засунув кинжал в ножны, Ганнон пригладил волосы, пощупал окровавленное ухо, вытер рукой пот с лица, подождал немного и вышел на улицу, оправляя тунику, как человек, который только что опорожнил мочевой пузырь. Плотник, нагнувшийся над полуперепиленной доской, взглянул на него и снова отвернулся. Больше никто, похоже, не обратил на него внимания. Если немного повезет, подумал Ганнон, тело конопатого не найдут еще несколько дней. К тому времени над ним поработают крысы, и будет чудом, если убитого хотя бы опознают. Гиппократ останется в неведении, что Аврелия находится в городе.

Ганнон легкой походкой шагал по улице, но не прошел и тридцати шагов, как услышал знакомый голос:

– Хо! Не моего ли карфагенского командира я вижу?

Ганнон почувствовал себя нехорошо. Какое невезение! Обернувшись, он отсалютовал:

– Так точно!

Гиппократ подошел поближе, за ним следовали несколько командиров конницы. Их нагрудники сверкали, шлемы и ножны были отполированы. Они шли по какому-то важному делу.

– Что ты здесь делаешь? – Гиппократ неодобрительно посмотрел на него. – И в таком состоянии – весь грязный, с окровавленным ухом…

Ганнон проигнорировал насмешливые взгляды командиров у Гиппократа за спиной.

– Я просто прогуливался, стратег. И не смотрел, куда иду. Споткнулся и упал головой в грязь.

Он молча вознес хвалу богам, что правитель даже не слушал ответ. Очевидно, стратег не видел его до этого момента и не имел представления о его намерениях.

– Пойдем со мной, – приказал Гиппократ. – Я собирался вызвать тебя позднее.

– Хорошо, стратег.

Ганнон оглянулся на плотника – единственного свидетеля, видевшего, как он выходил из переулка. К его огромному облегчению, тот исчез. Куда – не имело значения.

– Начинается новая кампания.

– Да, стратег. Я жду этого с нетерпением.

– Как я и предполагал, – последовал резкий ответ. – Последние разведывательные данные говорят, что римские легионы, стоящие лагерем под Сиракузами, в ближайшее время не собираются никуда двигаться. Гимилькон и я хотим преподнести им неприятный сюрприз.

– Звучит хорошо, стратег!

Карфагенянин был отчасти в восторге, отчасти в ужасе. Он снова попытался не беспокоиться об Аврелии.

Лицо Гиппократа выразило злобу.

– К несчастью, ты не будешь участвовать в нападении.

– Не понимаю, – сказал Ганнон, борясь с внезапной дрожью.

– Мой брат Эпикид должен знать о нашем плане, чтобы одновременно предпринять вылазку. Ты доставишь ему в город известие.

Теперь Ганнон пытался скрыть радость. Пройти через римские линии будет небезопасно, но если он сможет взять с собой Аврелию, то может вывести ее из-под двойной опасности – нахождения в обозе и нового разоблачения. Это был также шанс избавиться от Гиппократа, а если удастся послать донесение, Ганнибал будет рад узнать о таком развитии событий.

– Тебе нечего сказать?

– Как всегда, я неукоснительно выполню ваш приказ до последней мелочи, стратег, – невозмутимо ответил Ганнон, моля богов, чтобы в своем послании Гиппократ не попытался настроить Эпикида против него.

Того, похоже, разочаровал такой ответ.

– Проникновение в Сиракузы связано с риском, – предупредил он. – Осада стала крепче, чем когда мы прорывались оттуда. Эпикид должен обязательно получить мое письмо, поэтому я посылаю несколько человек, чтобы доставить его. Хоть одному из вас да удастся, – добавил он с некоторым сарказмом.

– Хоть одному из нас, стратег, – повторил Ганнон, вознося благодарность богам.

«И если счастливчиком окажусь я, – подумал он, – то повезет двоим».

Квинт ходил взад-вперед, неся караул. Участок укреплений, который охранял его контуберний, составлял примерно восемьсот шагов. Гастаты несли караул четырьмя парами, и каждая отвечала за свою четверть участка. Двести шагов, шесть остановок. На каждой пауза, чтобы осмотреть пространство, отделяющее удерживаемую римлянами территорию от стен Сиракуз. Квинт и его товарищи патрулировали этот участок укреплений после возвращения из Энны летом. Они шагали туда-сюда всю зиму. Теперь, ранней весной, все они знали участок как свои пять пальцев.