На воспоминания Сергея Сухонина нередко ссылались, утверждая, что мы не располагаем полным наследием Сухо-во-Кобылина. Неизвестно доподлинно: говорил ли это Александр Васильевич или Сухонин сделал свой вывод из каких-то недомолвок, но в мемуарах он написал, будто в последние годы Сухово-Кобылин создал несколько произведений, которые в России напечатаны быть не могут.

Где они, если есть?

Может быть, в той части архива, что попала после смерти Луизы де Фальтан в 1939 году в Америку вместе с экономкой графини мадам Бурчер, у которой хранилось несколько тетрадей?

Нам этот факт представляется сомнительным — слишком жестко была обоснована самим Сухово-Кобыл иным цикличность, «троичность» философской системы, в пределах которой он высказался полностью. Это — во-первых.

Во-вторых, как уже говорилось, Александр Васильевич занимался восстановлением «Учения Всемир», требовавшим большого напряжения сил, и вряд ли у него оставалось время для сочинений.

В-третьих (и это, пожалуй, самое существенное), Е. Н. Пенская приводит в своем исследовании перечень документов из «американского» архива; кроме записей политического и хозяйственного характера, в нем содержатся «три вещи: разрозненный объемный „Путеводитель“; каталоги домашней библиотеки; некий отрывок без определенного места и назначения — „Апология вранья“… имитирующий некоторые эпизоды „Приключений барона Мюнхгаузена“…»

«Путеводитель» состоит из путевых заметок, притч, географических карт, чертежей, а также мини-рассказов, в которых привлекает внимание сюжет об отрубленной голове, связывающий «Путеводитель» с «Апологией вранья», а также с трилогией.

«Голова примерзла» — так называется эта поистине мюнхгаузеновская история: «… однажды зимой палач так быстро отрубил голову одному бедному человеку, что она осталась на обрубке и примерзла. После этого он привел его домой и посадил за стол. Но как только бедняга согрелся и пожелал высморкаться, он бросил голову к дверям комнаты и тотчас умер…»

Разве не ощущается в этих нескольких строчках жесткая логичность, присущая эстетике трилогии, то пристрастие к «театру абсурда», которое выделяет творчество Александра Васильевича из обширного контекста русской культуры XIX столетия?

Нет, вряд ли мы можем ожидать открытия неизвестного наследия Сухово-Кобылина. Подобные миниатюры, коих в его архиве сохранилось достаточно много, просто «достраивают» здание целостного мировоззрения и творчества, помогая нам лучше разглядеть то, что делает его творчество действительно уникальным.

А для этого необходимо вновь и вновь возвращаться к фрагментам «Учения Всемир». Если читать их параллельно с трилогией, перед нами предстанет поистине неординарный мыслитель.

Вот, к примеру, рассуждение, поясняющее еще раз столь важную для Александра Васильевича «троичность».

«Жизнь есть воплотившийся разум, поэтому как жизнь, так и разум суть в своих моментах триедины и суть оных моментов сключения. Моменты разума суть: чувство, рассудок и разум. Моменты жизни суть: зерно, рост и плод. Разум есть теоретическое (чистое…) сключение, силлогизм. Жизнь есть реальное сключение, физическое сключение — организм. Шар есть пространственное или геометрическое или вообще математическое сключение… Все миры суть шары… Шар есть спекулативен, т. е. разумен или вычерченный разум, или есть разумная форма… Спекулативность или разумность шара в том состоит, что он есть единство трех… из которых два суть экстремы или полярности, а третья есть их вяжущая во единство средина… шар есть единство центра, периферии и радиуса… Центр составляет утробу, нутро шара… чистую идеальность, душу шара… что доказывается следующим опытом. Если мы шар по его диаметру просверлим, то очевидно, что мы его центр высверлим, то и центр из шара будет материально удален, но идеально в нем останется, ибо шар будет продолжать притягивать окружающие прочие тела к этому своему центру. Центр соключает в себе все точки шара и действует так, как бы все точки шара в нем находились и есть его, шара, наличествующее единство… центр есть идеальное, единство, т. е. душа, наивнутреннейшая точка шара, ибо никакая точка шара не лежит в шаре глубже центра. Центр есть купно зерно шара, т. е. та идеальность, точка небытия шара, из которой исходит, вылупляется геометрический шар…

…Шар вообще. Человеческий организм есть тоже шар.

Организм есть сфера, шар, которого центр есть мозг, периферия кожа и связка или единение и радиус есть оный линейно протяженный мозг…

Таким образом, деятельность головного мозга есть троякая: ощущение, представление, мышление…

…Триада есть форма разума…»

Не для этих ли доказательств понадобилась Александру Васильевичу еще в 1890-годах, до смерти Евдокии Васильевны, специальная литература, о которой он писал своему крестнику Николаю Михайловичу Петрово-Соловово: «Пожалуйста, когда буду, не забудь мне напомнить о теореме свободных точек. Мне довольно только прочесть, а покупать книгу я не хочу».

А в другом письме Николаю Михайловичу просил: «Пожалуйста, узнай, где найти доказательство той теоремы, что жидкое тело, подвергнутое в пространстве лишь взаимодействию его материальных частиц (т. е. силе притяжения материи), должно принять форму сферы». Прочитав письма Сухово-Кобылина, адресованные племянникам, и поняв, каким образом он втягивал их в орбиту своих хозяйственных интересов, мы можем предположить, что точно так же влиял Александр Васильевич на их духовное формирование, исподволь прививая любопытство к определенным изысканиям и обобщениям…

Последние годы жизни Александра Васильевича связаны и с А. П. Чеховым. Они познакомились в январе 1901 года, когда Антон Павлович приезжал к Ковалевскому в Болье.

В Ницце жил однокашник Чехова по таганрогской гимназии, врач Владимир Григорьевич Вальтер. Во Франции у него была химико-бактериологическая лаборатория. В свободное от исследований время Вальтер писал рассказы. Впервые Чехов побывал в Ницце в 1897–1898 годах, они с Вальтером встретились, общались, позже завязалась переписка, которая продолжалась до самой смерти Антона Павловича, весьма сочувственно относившегося к литературным опытам своего друга детства; Чехов содействовал публикации рассказов Вальтера в русских изданиях, где они выходили под псевдонимами Томатов и В. Вольный.

В письмах Вальтера много говорится об общих знакомых, о различных событиях из жизни русских во Франции. Так, 23 ноября 1899 года врач-литератор с восхищением и удивлением писал Чехову о своем новом знакомстве: «Лечу я Сухово-Кобылина. Ему 82 года, и 40 лет он питается яйцами, молоком и Гегелем. Написал о нем большое сочинение, введение дал мне, и мы у Ковалевского читали, сначала смеялись, а потом подчинились его талантливости и искренности. Бодрый еще старик. На его силы и бодрость превосходное влияние оказывают солнечные ванны».

Да и как было не подчиниться философским выкладкам Сухово-Кобылина? Сегодня его стиль, архаичность языка могут показаться наивными и странными, но их самобытность, жесткая логика изложения, учитывающая все сферы человеческого развития и существования, сам пафос — завораживают по-прежнему.