Евтушенко: Он жалел. Он жалел об этом. Это он мне сам говорил. Но всё это было потом. А в тот день – 19 августа 1991 года – Ельцин был герой. Герой одного дня.

Евтушенко: Я никогда себя не считал профессиональным политиком и не рвался во власть. Когда мне предложили при Ельцине стать министром культуры, я отказался, я покинул поле.

Волков: Лично я об этом всегда жалел. А скажите, Евгений Саныч, кто персонально предложил вам пост министра культуры?

Евтушенко: Мне предложила это группа депутатов. Позвонил от их имени ленинградский актерОлег Басилашвили, очень уважаемый мной человек, и сказал, что они готовы выдвинуть мою кандидатуру на этот пост и уверены, что получат поддержку. Я сказал, что это не моя профессия. Я это понял. Вот и всё. Это не моя профессия.

Волков: А вам не кажется, Евгений Саныч, что в тот период многие от вас именно этого и ожидали, уверены были, что вы как раз тот человек, который должен был бы заняться культурой?

Евтушенко: Нет, это уже было во времена Ельцина. И, повторяю, мне многое сразу не понравилось из того, что он начал делать. Я отказался и не жалею об этом.

Волков: Я прочел у вас любопытные строчки – вот: «У Ельцина есть решающий для его окончательной исторической репутации шанс – создать прецедент плавного перехода власти из рук в руки. Если он выполнит свое обещание и станет первым правителем России, добровольно передавшим скипетр в руки выбранного народом преемника, возможно, вся история России с этого момента изменится. Но чьи это будут руки? Не важно чьи, лишь бы они были чистые…» Это что – просто такое любопытное размышление поэта над возможными историческими вариантами?

Евтушенко: Да, но я бы сказал, что история не сказала своего последнего слова. Не дала последнего ответа. И очень бы хотелось, чтоб он был положительным. Да, рука должна быть и сильной, и чистой. Одновременно чтоб это было. Вот только это не всегда получается. Вот, скажем, у Петра i рука была…

Волков: По локоть в крови.

Евтушенко: Да, но не всегда же. Она была и по локоть в стружках, правда?

Волков: Да, это еще один вечный и трагический российский парадокс.

Евтушенко: В золотых стружках была. Петр был вдохновенный человек, очень талантливый, а с чего начал? Рубить головы стрельцам. Сколько ему было – лет шестнадцать-семнадцать тогда? Все-таки это отразилось на нем.

Волков: Предполагается, что он участвовал в пытках, которым подвергался его собственный сын. Историки склоняются к тому, что пытки были и, конечно, не могли совершаться помимо воли Петра. Алексей все-таки царский сын. Так что это на самом деле страшноватый сюжет. И для меня он очень важен в итоговой оценке Петра как личности. У меня, помню, был на эту тему разговор с Шостаковичем. Его это очень тревожило.

Евтушенко: А вот мне очень нравится Петр-плотник, Петр-созидатель. А там, где это переходило к топору и к дыбе, – тут уж он перестает быть моим героем. Но я думаю, что так было со многими правителями в истории человечества.

Волков: Однако многие нации приходят все-таки к консенсусу какому-то. Вот как Франция пришла к консенсусу в отношении Наполеона, у которого тоже руки по локоть в крови и, может, даже еще повыше. Но согласилась же Франция, что это их национальный герой и что он, может быть, величайший француз, правда?

Евтушенко: В моем фильме «Детский сад» есть крошечный эпизод: эвакуация, поезд, сидит буфетчица, обхватив ногами большую люстру и разные причиндалы, которые она захватила, и среди них статуэтка Наполеона, которая падает при движении поезда. И еще – это просто случайно вышло, даже без всякого второго смысла – попалась мне базарная картинка на станции Зима в каком-то доме, я попросил ее для съемки: Наполеон в санях, удирающий из России. Так вы представляете, что на пресс-конференции по поводу моего фильма «Детский сад» все французские корреспонденты сконцентрировались на том, что я имел в виду, когда дважды показывал Наполеона? Они обиделись. Обиделись! Хотя, может, и приписали Наполеону слова, которые он сказал: «Этот овраг, надеюсь, мои доблестные кирасиры заполнят собой, и потом по ним пройдут другие»? Может, это придумали? А если это правда – это чудовищно! Но я в это не верю.

Волков: Однако то, что это был человек, не склонный беречь ни своих солдат, ни тем более солдат противника, – это ясно. И он же ввел очень по тому времени прогрессивные реформы во Франции, ставшие образцом для всей Европы.

Евтушенко: Ну знаете, в сталинской конституции, написанной, кстати, Радеком, а не Сталиным, тоже было много хорошего. Красиво была написана. Только вот она не выполнялась. У нас вообще есть много неплохих законов, которые совсем не выполняются.

Волков: Ну, Россия – это страна, в которой если бы законы выполнялись, то жизнь была бы совсем невыносимой. Всё построено на том, что закон, когда он предлагается, уже как бы подразумевает невыполнение. И тогда жизнь становится возможной.

Евтушенко: Это правда. Это правда, ничего не скажешь. И потом – очень уж Россия большая, она как динозавр: пока закон доходит от головы до хвоста, он, закон, претерпевает большие изменения. Я это чувствую каждый раз, когда езжу по России. А я много раз пересекал всю Россию – до Владивостока или даже до Чукотки, до Камчатки. Я всегда это чувствовал. Но все-таки нет у меня ощущения, что какие-то подвижки, которые были сделаны и Хрущевым, и потом Горбачевым, и даже ельцинские шаги, и даже то, что происходит в последнее время, – что всё это зря. При том что мы жалуемся на одно, на другое, на третье – с ошибками, с тем, что нам не может нравиться и быть по душе, – все равно происходят какие-то и хорошие изменения. Что-то меняется все-таки.

Волков: В России удивительным образом – не очевидным образом – до сих пор ни народ, ни руководящая элита никак не могут решить одного фундаментального вопроса, который на самом деле имеет решающее значение: куда же Россия собирается идти и в какую сторону она собирается, как тот двуликий Янус, поворачивать свое истинное лицо. Она хочет быть лицом к Европе или она хочет смотреть на Азию? И об этот вопрос спотыкается один идеологический проект России за другим.

Евтушенко: «Так кем ты хочешь быть, Россия: / Востоком Ксеркса иль Христа?» – правда? Вот этот соловьевский вопрос[99].

Волков: Вы его, конечно, немного переиначили: получился Владимир Соловьев в редакции Евтушенко. Но от разрешения этого вопроса, который Тютчев сформулировал еще до Соловьева, очень многое зависит, бесспорно. Выбор окончательный не сделан до сих пор. И, боюсь, мы с вами этого выбора не дождемся…