А напившаяся джина Эви поутру все равно бы не вспомнила своих снов.

Тэте снился Мемфис, а Мемфису – Тэта, и в обоих снах они были счастливы, а мир – добр.

Впрочем, сон невозможно удержать надолго. Он естественным образом стремится вперед. Вверх. Прочь. Сквозь все преграды и барьеры – в мир.

Это же относится и к кошмарам.

В сумрачном тоннеле бледные твари ползли по стенам и выбирались вон, на старую станцию, пробовали ржавые ворота. Когда те отворились, они жадно втянули сырой воздух, напитанный опьяняющими испарениями стольких неутоленных желаний, высунули языки, отведали его на вкус, двинулись дальше, дальше, вытекли в городские коллекторы, в мили тоннелей подземки, прячась в проемах отводков, когда мимо проносились поезда. Они мешкали в тенях по краям станционных платформ, любуясь оттуда яркими светочами людей, до краев исполненных устремлений.

– Сны… мечты… – алчно бормотали они.

На подстанции номер одиннадцать, что под Парк-роу, вращающиеся преобразователи вдруг затряслись и встали, приведя в полное замешательство двоих рабочих. Некоторое время они глубокомысленно постукивали по шкалам контрольной панели, но те не удостоили их ответа.

– Я схожу, Уиллард, – сказал тот, что помоложе, по имени Стэн.

Он взял из ящика разводной ключ и, вооружившись фонариком, двинулся по футуристического вида коридору, выстланному гудящими трубами и проводами, а потом спустился по железной лестнице в комнату с преобразователями – этим чудом современной инженерии, – которая стояла сейчас необычно тихая и темная. Щелканье переключателями на стене не дало никакого результата. Луч фонаря лизнул молчаливые громады конвертеров; сейчас, во тьме, они походили на круглые спины спящих великанов. В дальнем конце комнаты за одним из них пульсировал странный свет – наверное, искрила проводка; возможно, уже даже небольшой пожар разошелся. Стэн осторожно приблизился и остановился, только когда услыхал звук – тихий, сладкий, утробный рык, сменившийся затем низким, визгливым воплем, пробравшим беднягу Стэна холодом до самых костей.

– Кто там? – выдавил он, покрепче берясь за свой разводной ключ.

На мгновение воцарилась тишина, такая полная, что Стэн слышал только собственное дыхание, усиленное похожей на грот комнатой. А затем, безо всякого предупреждения, крик взорвался грозовым фронтом. Он звучал так, словно его, нота за нотой, рвут насильно из глоток сотни проклятых душ сразу, и заполнил собой всю комнату, так что понять, откуда он идет, уже не было никакой возможности.

За конвертером снова затрещал, заискрился свет – одна вспышка, две, три, – кидая макабрические тени на высокие, облицованные белым кафелем стены подстанции.

А потом тварь вышла из своего убежища. Кажется, когда-то она была человеком… но теперь однозначно превратилась во что-то другое: белая, как тесто, кожа, растресканная, как сухая земля, и испещренная багровыми пузырями и язвами; от волос остались какие-то жидкие пучки. Мутно-голубые бездушные глаза пялились с мелового, черепообразного лица. Безжалостный свет фонаря выхватил бритвенно-острый ряд мелких, пожелтевших зубов в гнилом, незакрывающемся рту.

– Помогите… – прошептал Стэн, беспомощно, как перепуганный ребенок – потому что картинка была точь-в-точь из кошмара, надежно запертого за дверями детской.

А существо тем временем увидело Стэна. Оно склонило голову набок, принюхалось. Где-то глубоко в его утробе начался рык, как у собаки, предупреждающей не подходить к ее еде. Черная слюна закапала по углам рта, а потом челюсть вдруг откинулась вниз – куда шире, чем полагалось человеческой. Оно снова завопило, и Стэну уже стало все равно, что он только что намочил штанишки или что ревет во весь голос, потому что он со всех ног кинулся назад, к двери. Бежать-то он бежал, да все без толку – потому что тварь была не одна. Юркие, как жуки, они рассыпались по всей комнате, и уже ничто – ни гаечный ключ, ни фонарик, ни даже сам разум – не могло спасти его от наступающих сияющих силуэтов.

Наверху, в приборной, Уиллард качался на стуле, насвистывая себе под нос, пока вопль Стэна из недр подстанции не заморозил его на месте.

– Господи Иисусе, – Уиллард резко втянул воздух сквозь стиснутые ужасом зубы. – Стэн? – позвал он, и еще раз: – Стэн, это ты?

Ему не ответили.

– Стэн?

Ничего.

Уиллард знал, что ему надо бы встать. Надо взять фонарь и пойти разбираться, что там да как. Левой, правой, левой, правой, и вниз по лестнице – все просто.

Он, однако, не двинулся с места.

– Стэн? Ты в порядке? – позвал он снова, но на сей раз как-то потише.

Надо досчитать до пяти. Если Стэн не появится до тех пор, что уж делать, придется идти. Почти не дыша, Уиллард стал тихо считать:

– Раз… два… три…

Он хрипло вдохнул.

– Четыре…

И еще раз вдохнул.

– Пя…

Ему ответили – жутким криком. В обе стороны по коридору за дверями приборной лампочки дико замигали, а потом вырубились одна за другой, словно кто-то высосал электричество, как коктейль, через невидимую соломинку. Странное дело, но Уиллард все еще не мог заставить себя отправиться выяснять природу звука – даже заслышав приближающееся к дверям снаружи утробное ворчание и странные, скрипучие, одышливые взвизги.

Кошмары пришли к нему сами.

И, как это свойственно людям и снам, они хотели еще.

В половине первого ночи Мемфис пасся на тротуаре перед клубом «То что надо!», нервно побрякивая мелочью в кармане брюк от взятого напрокат фрачного костюма. Накрахмаленный воротничок был туг, как медицинский жгут. Он перечитал написанное сегодня стихотворение, сложил бумажку, сунул в карман фрака и снова принялся мерить тротуар, то и дело бросая нетерпеливые взгляды вдоль улицы.

– Господи, Мемфис, ты того и гляди дыру в этом тротуаре протопчешь, – сказал Кларенс, швейцар. – Тебя кто-нибудь ждет?

– Скорее уж я жду кого-нибудь, – пробурчал в ответ Мемфис.

К подъезду подкатило такси, знакомый хриплый голос сказал: «Сдачу оставьте себе», – он обернулся и увидал выходящую с заднего сиденья Тэту в черном, сплошь расшитом стеклярусом платье и боа из белого песца. Глаза она густо подвела карандашом, так что они сияли, как две темные жемчужины; черная прическа-боб была сплошь лоск и острые углы. Улыбка плясала в уголках ее багряного рта, когда она заскользила к Мемфису, будто потустороннее видение.

– Вечер добрый, Принцесса, – сказал он, когда смог, наконец, говорить.

– Прекрасно выглядишь, Поэт.

– Ты… – он поискал подходящее слово, – ослепительна.

Тэта выгнула тонкую бровь.

– Напомни, чтобы в следующий раз я положила в сумочку словарь.