Ничто не могло надолго ввергнуть его в уныние. А перед завтраком — что входило в его обязанность, он успел он отправить королю короткий отчет о том, как прошло заседание. «В какой-то момент во время долгих споров температура поднялась намного выше нормы, — писал он, — но сейчас здоровью парламента ничто не угрожает. Температура нормализовалась, дискуссия завершена самым наилучшим образом».

На валлийском острове Энглси в апреле 1911 года мужчина тридцати шести лет увлеченно строил на берегу моря крепости и дамбы из песка. Он был так поглощен своим занятием, что восхищенные прохожие невольно останавливались, чтобы получше рассмотреть его сооружения. Выстроить такие красивые здания из песка мог только замечательный архитектор, приехавший сюда провести выходные дни, или же это был просто эксцентричный человек — они никак не могли понять. Но, присмотревшись внимательнее, обнаружили, что их творец — не кто иной, как министр внутренних дел. Новость быстро облетела небольшой городок, и вскоре собралась приличная толпа. Правда, почти все из уважения держались подальше от берега, наблюдая за гостем через театральные бинокли.

«Занятие потеряло для него всю привлекательность, — писал впоследствии Эдди Марш, — пришлось бросить «строительство», потому что на площадке собрался народ, наблюдавший за ним». Сооружение из песка плотин и протоков было любимым увлечением Уинстона во время отдыха. Оно отвечало его деятельной и активной натуре. Но сторонние зрители мешали полностью погрузиться в это занятие. Ведь он создавал свой собственный мир, и ему не хотелось выставлять его напоказ. Завершив строительство, Уинстон оставлял его, предоставив волнам и ветру разрушить сделанное. В его обычной работе все создавалось с меньшей легкостью, чем сооружения из песка. Такие воскресные походы к морю доставляли ему невыразимую радость. И он всегда просил Клемми отыскать место поинтереснее. «Хорошо бы найти действительно хороший песчаный пляж, — писал он, — где я бы мог выстроить конусообразную крепость, и чтобы рядом протекал небольшой ручеек. Как найдешь — сообщи!»

Короткий частный отдых на северо-западе Уэльса — вдали от волнений в Тонипэнди — был для Уинстона только небольшим перерывом, после которого ему предстояло снова вернуться к нескончаемой веренице дел в министерстве и парламенте. Вот почему он с таким самозабвением лепил из песка замечательные здания на тихом острове, где его приютил лорд Шеффилд, отец Венеции Стэнли. Клемми была вместе с ним и тоже пребывала в хорошем настроении. Она ждала второго ребенка в мае, и большую часть апреля провела на Энглси, чтобы вернуться в Лондон перед самыми родами. Уинстону она писала: «Я уже с нетерпением жду появления нашей «корзиночки» — так она называла ребенка. Клемми была уверена, что родится мальчик.

Несмотря на то, что Уинстон со всей страстью отдавался работе и карьере, он ухитрялся оставаться любящим и заботливым отцом. Когда в положенный срок родилась вторая дочь, он проявил весь свой недюжинный ум и аналитический дар, чтобы подобрать хорошие вещи для ребенка. С такой же сосредоточенностью он искал подходящие игрушки и для первой — двухлетней девочки. Уинстон осмотрел все полки одного из лондонских магазинов, прежде чем остановил свой выбор на наборе «Животные Ноева ковчега». После чего принялся анализировать: какого цвета игрушки покупать — белые или разноцветные?!

«После долгих размышлений я пришел к выводу, что лучше всего покупать деревянные, некрашеные игрушки, — объяснял он Клемми, — но все-таки рискнул взять и несколько разноцветных. Они такие яркие и привлекательные». Однако он все еще продолжать сомневаться — слова директора магазина, что красочное покрытие совершенно безвредно для малышей, — не успокоили его. Уинстона заверили, что краски выбраны самого лучшего качества, но он продолжал тревожиться, и писал жене, чтобы она следила за тем, чтобы дети не совали игрушки в рот.

Одним словом, Черчилль даже покупку детских вещей рассматривал как государственный проект, который следовало изучить со всех сторон и предусмотреть все мелочи, прежде чем прийти к какому-то решению. Чем бы он ни начинал заниматься, он отдавался этому делу полностью, исследуя его во всех подробностях. Незначительных вопросов для него не существовало. Требование представить весь объем сведений по тому или иному делу, — для тех, кто не знал его настырность, кто еще не привык к его требовательности — изнуряло подчиненных.

Сын, появления которого на свет так ждали оба супруга, родился 28 мая 1911 года. Естественно, его назвали в честь отца Черчилля — Рэндольф. Мальчик родился крепеньким, здоровым, с приятными чертами лица. Клемми была счастлива настолько, что через неделю после появления ребенка на свет написала Уинстону: «Ты так изменил всю мою жизнь, что я теперь даже не могу представить, какой она была до того, как три года назад я вышла за тебя замуж».

За четыре дня до рождения маленького Рэндольфа сосед семьи Черчиллей по Экклстон-сквер — Ф.Э. Смит — устроил вместе со своим молодым другом-тори лордом Уинтертоном костюмированный бал в отеле «Кларидж». Бал стал событием сезона и одновременно предметом критических нападок — как декадентская причуда состоятельных людей. И вместе с тем десятки либералов были счастливы принять участие в празднике, устроенном тори. Каждая из двух партий состязалась с другой в выдумке и изощренности костюмов. Без сомнения, самое большое впечатление на всех произвел костюм Консуэло Мальборо. С ее стройной фигурой, длинной шеей, покатыми плечами она производила впечатление дрезденской фарфоровой пастушки. На костюмированном балу никого не удивило появление Генриха VIII, Клеопатры или рыцаря-крестоносца. Ф.Э. Смит оделся как придворный восемнадцатого века, дополнив свой костюм из белого атласа напудренным париком. Но члены кабинета не решились уронить достоинство правительственных деятелей каким-нибудь сомнительным нарядом. Они пришли в обычных костюмах и — как это сделал Уинстон — накинули поверх красные плащи.

Пока любители развлечений танцевали до полуночи, политики стояли чуть в стороне, закинув на плечи свои плащи, курили и разговаривали. Главным сюрпризом вечера стало появление на балу Уолдорфа Астора и его прелестной жены Нэнси. Она была одета в розовое платье — как балетная танцовщица, но всеобщее внимание и оживление вызывал костюм ее мужа. Он пришел, облаченный в мантию пэра с нагрудным знаком, на котором красовался номер 499. На спине у него был другой знак с надписью one more vacancy («еще одна вакансия»).

Каждый из присутствующих понимал, что это означает. Палата лордов потеряет свое давнее право накладывать «вето» на обсуждение того или закона, — если либералы наберут из своего числа достаточное число пэров. Смысл шутки был ясен всем. Но смех многих выглядел натянутым. Асквит, одетый в обычный строгий вечерний костюм, сдержанно усмехнулся при виде шуточного наряда Астора. Он уже сообщил оппозиции, что король дал торжественное обещание возвести в звание новых пэров. Бальфур и другие представители палаты лордов надеялись, что угроза отмены «вето» лопнет как пузырь. Однако им пришлось пересмотреть свои представления.

Сам не подозревая о том, Ф.Э. Смит, устраивая костюмированный бал, предоставил тем самым либералам и тори последнюю возможность посмеяться над собой, прежде чем вспыхнут новые ожесточенные сражения, в пожаре которых исчезнут старые привилегии аристократов. Дружба Черчилля и Смита выдержит испытания политических баталий нескольких ближайших лет, но многие парламентарии из двух противоборствующих партий разорвут существовавшие между ними прежде дружеские или приятельские отношения. Костюмированный бал не был демонстрацией богатства. Это была демонстрация веселого презрения к приближающейся катастрофе — утрате давних привилегий, — и последняя попытка предотвратить горькие потери, которые внесут смятение и раскол в собственной стране и за ее пределами. Обе стороны осознавали, что течение несет их к водопаду, однако ни те, ни другие не пытались вовремя, пока это еще не поздно, уклониться от опасности.