«Однажды я сказал: „Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?“[6] Так спрашивал я в безрассудстве своем, не зная, что многим отцам нечего дать, кроме камня, а у многих есть хлеб, но и они подают только камень. Так сделал мой Отец, когда я воззвал к нему…»

В этом месте Соломон запнулся, так как узнал переводимую фразу. «Domne, domne, quare me tradidisti?» — звучала она на исковерканной латыни книги. На арамейском же языке она звучала так: «Элои, Элои! ламма савахфани?»[7] Об этом свидетельствует Евангелие от Марка.

Соломон ни словом не обмолвился об этом совпадении и продолжил перевод самым ровным голосом, на какой был способен.

Казалось, что рассказчик настроен против всех отцов — по крайней мере, против небесных отцов. Он настаивал, что небесный отец существует. Но он утверждал также, что этот отец не может быть добрым. Будь он добр, разве мир был бы таким, какой он есть, полным горя, страха, болезней и страданий? И если многие, как известно рассказчику, доказывают, что все это лишь наказание за грех Адама и Евы, то разве не повторяется здесь старая история о том, как грешат родители, а страдают дети? Что это за родители, если обрекают своих детей на рабство и смерть? Ведь этого рабства и смерти можно было бы избежать, говорилось в еретической книге. Но способ избавления не в том, чтобы заплатить какую-то цену, выкуп, потому что отец-работорговец не примет выкупа. Освободиться нужно самому. И первый шаг к освобождению — не верить в жизнь после смерти, в жизнь под властью князя мира сего, princeps huius mundi, как постоянно называл его автор. Нужно прожить свою жизнь так, чтобы получить как можно больше удовольствия, ведь удовольствие есть истинный дар того Бога, что не от мира сего, и проклятие для бога-дьявола, что правит этим миром, для отца-предателя. Нужно не порождать в этом мире новых рабов, чтобы этот отец потом тиранил их; нет, нужно самому распоряжаться своим духом и своим семенем.

— Что ты обо всем этом думаешь? — обратился Шеф к Соломону, когда они сделали перерыв, чтобы очинить перья и промочить глотки.

Собеседник подергал себя за бороду, покосился на Лазаря, ученика и шпиона Мойши, который не уставал обвинять Соломона в том, что он навлек на город гнев христиан.

— Изложено плохо. Но тем интереснее.

— Почему так?

— Я читал наши священные книги, иудейскую Тору. Знаком и с христианскими Евангелиями, и с Кораном приверженцев Мухаммеда. Все они разные. И во всех говорится то, чего, по-видимому, не хотели сказать их авторы.

Шеф промолчал, позволив Соломону самому ответить на невысказанный вопрос.

— Утверждается, что Коран — слова Бога, вложенные в уста Мухаммеда. Мне кажется, что эта книга написана великим поэтом, человеком, знакомым с вдохновением. Тем не менее она не рассказывает ни о чем таком, что не было бы известно… скажем, много поездившему по миру арабскому купцу, который стремится превыше всего поставить веру и избавиться от мелочного рационализма греков.

— Она написана человеком, а не Богом, хочешь ты сказать, — вставила Свандис, с триумфом поглядев на Шефа.

— А Евангелия? — подсказал король.

Соломон улыбнулся:

— Эти книги, мягко говоря, путаные. Даже христиане заметили, что они противоречат друг другу в деталях, и это рассматривается как доказательство их истинности: либо истинности в духовном смысле, что в конечном счете не подлежит сомнению, так как не нуждается в доказательствах, либо истинности в том смысле, что разные описания одного и того же события могут быть правдивы каждое по-своему. Для меня очевидно, что все четыре Евангелия появились спустя долгое время после событий, о которых в них рассказывается, и они написаны людьми, которые очень хорошо знали священные книги иудеев. Невозможно отличить то, что на самом деле произошло, от того, что автор хотел, чтобы произошло. И все же… — Он умолк, снова взглянув на Лазаря. — И все же я должен сказать, что они правдивы, — по крайней мере, по-человечески правдивы. Все они рассказывают историю крайне неудобного человека, проповедника, который не говорил того, чего от него ждали. Он не осудил прелюбодейку. Он не позволил разводиться. Он велел платить кесарю. Он ничего не имел против иноземцев, даже римлян. Его слушатели пытались исказить его слова уже в тот момент, когда он их произносил. Это странная история, а странные истории часто оказываются правдой.

— Но ты ничего не сказал о своей священной книге, — снова заметил Шеф.

Соломон еще раз покосился на Лазаря. Они разговаривали на англо-норвежском жаргоне гостей, Лазарь наверняка не понимал его. Однако держал ухо востро, старался разобрать каждое слово. При нем следует высказываться поосторожнее.

Соломон поклонился:

— В священных книгах моей религии записаны речи Господа, и против этого я ничего не могу сказать. Странно, однако, что Бог иногда употребляет два разных слова. Например, в рассказе о нашем предке Адаме и жене его Еве, — Соломон постарался произнести эти имена в английском стиле, — иногда указывается одно имя Бога, а иногда другое. Это как если бы — я подчеркиваю, как если бы — один автор использовал, скажем, в вашем языке слово «metod», а другой предпочитал бы слово «dryhten». Эти два слова как будто указывают на существование двух различных авторов одной истории.

— И что из этого следует? — спросил Торвин.

Соломон вежливо пожал плечами:

— Это трудный текст.

— Ты сказал: во всех священных книгах есть то, чего не собирались говорить их авторы, — гнул свою линию Шеф, — и я понимаю, что ты имеешь в виду. Ну а вот эта книга, которую мы читаем, что в ней такого, о чем не собирался поведать ее автор?

— По моему мнению, — ответил Соломон, — это рассказ человека, который испытал величайшие страдания и поэтому не может думать ни о чем другом. Возможно, ты встречал таких людей. — (Шеф вспомнил о бывшем своем богатыре, кастрированном берсерке Катреде, и кивнул.) — От таких людей нельзя ждать ясного изложения. Они безумны, и автор этой книги тоже был в каком-то смысле безумен. Но ведь возможно, что безумен он был из-за ясности своего понимания.

— Я кое-что расскажу вам об этом, — с внезапной решимостью сказала Свандис. — О том, чего не поняли тупые горцы. Дураки вроде Тьерри, который меня похитил, но не изнасиловал.

Все взгляды обратились на нее. К своему удивлению, Шеф обнаружил на загорелом лице женщины стыдливый румянец. Свандис смущенно глянула на Толмана и все-таки решилась:

— Когда мужчина лежит с женщиной — по крайней мере, у нас, на Севере; я слышала, что арабы в этом отношении мудрее, — он думает только о том, как бы излить в ее чрево свое семя. Но есть другой способ…

Шеф с изумлением уставился на нее. Что она имеет в виду и откуда ей об этом известно?