Теперь, оглядываясь назад, Арик не мог припомнить, отчего он колебался. Что изменилось бы в мире от смерти какого-то слуги? А между тем он колебался и даже справился, есть ли у того человека семья. Поразительно! На рассвете Элдикар поднес князю маленькое круглое зеркальце. «Посмотрите на то, что есть сейчас». Отражение в зеркале заколебалось, и перед Ариком предстало его прежнее ястребиное лицо с ясными глазами «Неужели этот слуга так необходим вам?» — шепнул Элдикар.

«Нет». Через час молодость и сила, обещанные Арику, стали действительностью, а слуга тихо умер в своей постели

«В нем оставалось не так уж много жизни, — сказал Элдикар. — Скоро нам понадобится еще кто-нибудь».

Арик слишком ликовал, чтобы беспокоиться о таких мелочах.

...Карета свернула направо, на Торговую площадь, и Арик увидел вывеску таверны «Звездная» — женскую головку на фоне звездного неба. Здесь он впервые встретил Рену. Она подавала ему и очень мило приседала. Не красавица, но была хороша в постели и любила его. Он взял ее экономкой в свои загородный дом, на берегу Ивового озера. Она родила ему дочь, чудесную девчушку, кудрявую и смышленую не по годам. Девочка забиралась Арику на колени и требовала от него сказок о феях и всяких чудесах.

Карета поднималась на холм. Кучер щелкнул кнутом, и лошади прибавили шагу. Арик откинулся на кожаные, набитые конским волосом подушки.

В тот последний день Рена плакала о чем-то — он уже не помнил о чем. Последние месяцы она вообще много плакала. До чего эти женщины себялюбивы. Все из-за того, что он, вновь обретя молодость и силы, мог найти себе иные привязанности. Полная, домовитая Рена могла устраивать прежнего, утомленного годами Арика, но не годилась для того, чтобы танцевать ночи напролет и посещать шумные увеселительные вечера, где то и дело бывал теперь князь. В конце концов, она была всего лишь экономка, женщина низкого сословия. Он попытался втолковать это ей — поэтому она и плакала, да, поэтому. Плакала и все повторяла, что он обещал на ней жениться. Ей бы сообразить, что обещание, данное ей стареющим, обедневшим Ариком, тот же Арик, помолодев, сдержать вовсе не собирается. Но у нее не хватило мозгов, чтобы понять это, и она начала причитать. Он предупредил ее, чтобы она замолчала, но она продолжала выть — вот он ее и придушил. От этого он получил большое удовлетворение и теперь, вспоминая, жалел, что сделал это слишком быстро.

При других обстоятельствах он вырастил бы дочку сам, но теперь, когда замышлялось убийство герцога, ему стало не до этого. Притом Элдикар заметил ему, что у девочки жизненных сил куда больше, чем у слуги, чья смерть позволила Арику изведать вкус бессмертия. «В ней течет ваша кровь, и она обеспечит вам долгие годы молодости и здоровья».

Арик не сомневался в том, что это правда. Он стоял у кроватки ребенка, когда она умирала, и чувствовал мощный приток жизни.

Карета остановилась. Арик вышел, и толстуха служанка отворила ему дверь. Сделав реверанс, она провела его в красиво убранную комнату. Лалития в простом платье из зеленого шелка сидела под лампой и читала.

— Подай вина для гостя, — приказала она толстухе.

Арик поцеловал Лалитии руку и сел на кушетку напротив нее.

Отметив белизну ее шеи и красивые выпуклости грудей, он подумал вдруг, как хорошо было бы вонзить кинжал в это зеленое платье. Он вообразил себе, как оно окрасится кровью.

Нет, напрасно Элдикар не допустил его посмотреть на пытки. Сладостные вопли жертвы мерещились ему весь день.

Лалития не нужна ему больше — так почему бы ее и не убить?

— Я вижу, вы в хорошем расположении духа, князь? — сказала Лалития.

— Да, дорогая. Я чувствую себя... бессмертным.

Что-то в манере Арика заставило ее вздрогнуть — она сама не знала, что именно. Он казался спокойным, только глаза как-то странно блестели.

— Я испытала большое облегчение, узнав, что вы пережили это побоище. Должно быть, это было ужасно.

— Напротив, восхитительно — ведь столько моих врагов погибло разом. Жаль, что я не могу этого повторить.

Теперь ей стало по-настоящему страшно.

— Итак, отныне нашим герцогом будете вы, — сказала она.

— На какое-то время. — Он встал и вынул кинжал из ножен.

Лалития замерла на месте.

— Скучно мне, Рыжик, — самым обычным тоном промолвил он. — Ничего-то меня больше не интересует. Покричишь для меня немножко?

— Ни для тебя, ни для кого другого. — Лалития выхватила из-за атласной диванной подушки тонкий стилет.

— Рыжик, ты прелесть! Вот теперь мне совсем не скучно!

— Подойди поближе, и тебе уж больше не придется скучать.

Дверь позади Лалитии отворилась, и вошел Шардин, священник Истока. Арик, увидев его, улыбнулся.

— Вот, значит, где ты прятался, священник. Кто бы мог подумать? Мои люди обыскали дома твоих прихожан, но к шлюхам заглянуть не догадались.

— Что с тобой, Арик? — помолчав, спросил священник.

— Со мной? Смешной вопрос... Я стал молодым, сильным и бессмертным.

— В прошлом году я был у тебя на Ивовом озере. Ты казался довольным жизнью. Я помню, как ты играл с ребенком.

— Да, с моей дочуркой.

— Не знал, что у тебя есть дочь. Где она теперь?

— Умерла.

— Ты горевал по ней? — тихо, но властно спросил Шардин.

— Горевал? Ну да, наверное.

— Горевал или нет?

Арик поморгал. В голосе священника слышалась почти гипнотическая сила.

— Как ты смеешь меня допрашивать? Ты преступник... тебя ищут. Предатель!

— Отчего ты не горевал по ней, Арик?

— Перестань! — попятившись, крикнул князь.

— Что они сделали с тобой, сын мой? Я видел тебя с девочкой и видел, что ты ее любишь.

— Люблю? — Арик отвернулся, совсем забыв про кинжал. — Да... мне помнится что-то такое...

— Что тебе помнится? Что ты чувствовал?

— Я не хочу говорить об этом, священник. Уходи, и я не стану доносить, что видел тебя. Уходи. Мне надо... поговорить с Рыжей.

— Тебе надо поговорить со мной, Арик. — Священник смотрел на князя своими темно-голубыми глазами, и тот не мог отвести взгляда. — Расскажи мне о своем ребенке. Почему ты не горевал по ней?

— Н-не знаю. Я спрашивал Элдикара... в ночь смерти герцога. Я сам не понимаю, почему это так. Я ничего... не чувствую. Я спросил его, не лишился ли я чего-то, когда он вернул мне молодость.

— И что он ответил?

— Он сказал, что я ничего не лишился. Нет, не совсем так. Он сказал — ничего такого, что имело бы ценность для Куан-Хадора.