Встать мой дед не мог, так и лежал в снегу, и жесткая шерсть от куртки Дариши лезла ему в рот. Он слышал глухие удары, но не был уверен, чье это сердце бьется — его или Дариши. Потом жена тигра липкими, коричневыми от засохшей крови руками перевернула охотника и откатила его в сторону, а моего деда поставила на ноги. Лицо ее было пепельно-бледным, кожа на скулах натянулась и потемнела от ужаса, но она все же заботливо, хотя и довольно бессмысленно, вертела моего деда так и этак, пытаясь получше запахнуть на нем куртку.

Потом они снова побежали, мой дед и жена тигра. Она держалась с ним рядом и крепко схватила его за руку, словно боялась упасть, дышала тяжело, короткими вдохами-выдохами, застревавшими у нее в горле. Мой дед надеялся, что женщина призовет на помощь своего зверя, но даже представить себе не мог, как бы она сумела это сделать, и все сомневался, можно ли ему держать ее за руку. Зато он точно знал, что один мог бы бежать куда быстрее. Жена тигра одной рукой поддерживала большой живот, и двигаться ей было очень трудно. Поэтому мальчишка старался оставаться с нею вровень, с ужасом поглядывая на босые ноги глухонемой и крепко сжимая в ладони ее пальцы.

— Нет, — сказал Даре фра Антуну. — Нет, только не она. Пусть кто-нибудь другой.

Но толпа у изгороди уже существенно поредела, на автомобильных стоянках зажглись фонари, рестораны на набережной вновь открылись, а мальчишка, давно уже убежавший искать волонтера, так и не вернулся. Даре хотел было его дождаться, но быстро спускалась ночь, и уже через несколько минут, не имея лучшего выхода, он был вынужден вновь сунуть нос в зеленую бумажонку с магическим руководством, пытаясь отыскать там некое правило, способное запретить именно мне вынести тряпичное сердце к скрещению дорог.

— Именем Господа, — наконец промолвил он, и лицо его как-то разом осунулось и побледнело. — У тебя или хотя бы в твоей семье святой хранитель имеется? — спросил он у меня.

— Это там так написано? — Я попыталась хоть одним глазком заглянуть в текст, нацарапанный на зеленой бумаге.

— Не твое дело, — буркнул Даре. — Так кто твой святой хранитель?

— Лазарь, — несколько неуверенно сказала я, пытаясь представить себе иконку, висевшую в комнате моей бабушки, на ручке комода, в котором она хранила швейные принадлежности.

Однако этого имени Даре, похоже, оказалось достаточно, он сдался и сказал:

— Хорошо. Тогда я завтра пришлю к вам своих мальчишек.

— Нет, пришли их сегодня вечером, — вмешалась Зора. — И свою маленькую дочку тоже.

Еще до того, как он вручил мне котелок, я призналась себе, что мое желание похоронить это «сердце» от имени его семьи не имеет ни малейшего отношения ни к вере, ни к медицине, ни к простому проявлению душевной щедрости. Оно было связано с морой, тем существом, которое выходит из тьмы, выкапывает подобные сосуды и забирает их с собой. Возможно, эту страшноватую роль играл просто какой-то человек из деревни, тем не менее именно он в обличье моры собирал на перекрестках души умерших, а отсюда до того места, где умер мой дед, было всего километров шестьдесят. Чтобы туда добраться, достаточно одной переправы на пароме от церкви Богородицы на Водах или трех часов езды от Саробора, так что я никак не могла выбросить все это из головы, особенно после того, как вещи моего деда наконец-то оказались у меня в рюкзаке. Я была, разумеется, готова к любым выходкам деревенского шутника, к неуклюжему обману или к встрече с тремя подростками, которых вполне могу поймать на месте преступления, когда они выкопают котелок с сожженным «сердцем», чтобы украсть монетки, положенные в могилу, и начнут тыкать окурками в священный пепел. Было также вполне возможно — мало того, более чем вероятно, — что у скрещения дорог так никто и не появится. Я напрасно буду ждать там всю ночь и смотреть, как поднявшийся ветер гуляет по зеленым виноградникам на склоне соседнего холма. Может, я просто засну, сраженная усталостью и тяжелыми переживаниями, начну галлюцинировать и мне явится тот бессмертный человек, высокий, в своем неизменном пальто. Он будет идти ко мне через пастбище с высокой травой, раскинувшееся над деревней, — улыбаясь, как и всегда, — а я спрячусь, стараясь не дышать, где-нибудь в зарослях или за деревом и буду смотреть, как Гавран Гайле станет выкапывать сосуд и, наверное, насвистывать себе под нос. Потом, когда он возьмет сосуд в руки, я выйду и спрошу у него о моем дедушке.

Солнце давно уже село, небо стало низким, а вдоль линии горизонта, где еще задержалось немного света, повисли легкие облачка. Внезапно начался прилив, серые тяжелые волны глухо бились о берег внизу. Фра Антун вызвался показать мне путь, и мы с ним пошли по дороге вверх. Миновав виноградник и оказавшись на открытом пространстве между деревней и горой, мы двинулись вдоль хребта на юг, через поле, где в траве пестрели хрупкие цветы, пурпурные и красные. Они словно прятались в плотные бутоны-футляры, из которых, стоило их задеть, стрелой вылетали черные звонкие кузнечики. Фра Антун шел на несколько шагов впереди меня и молчал — возможно, решал, как бы ему половчее спросить, куда это я исчезла сегодня среди бела дня. Я следовала за ним с садовой лопаткой и глиняным горшком в руках и страшно боялась уронить его. Кроме того, мне вовсе не хотелось, что на меня выплеснулась вода, смешанная с золой. На одном плече у меня по-прежнему висел рюкзак, и, когда он качался, было слышно, как в нем негромко похрустывает тот синий пакет из Здревкова. Навстречу нам попался юный пастушок, который вел вниз шесть овечек с серыми мордами — мерный звон колокольчика на шее барана мы услышали задолго до того, как увидели это маленькое стадо.

— Вы очень хорошо поступили, когда согласились сделать это для них, — сказал вдруг фра Антун, оглянувшись на меня.

Я только головой покачала и сказала, думая о Зоре, которая там, на кладбище, терпеливо ждет, когда можно будет начать вытирать людям носы и раздавать воду:

— Зато теперь они придут за лекарством.

— Не сомневаюсь, вы могли бы потратить свое время с куда большей пользой.

Мне на мгновение показалось, что он меня упрекает, но тут монах повернулся и улыбнулся мне.

Я на ходу ответила ему тем же и заявила:

— О чем вы говорите, святой отец! Ведь вы-то по доброй воле присматриваете за шестьюдесятью детишками, а я всего лишь согласилась похоронить этот сосуд. — Я глядела, как фра Антун шагает, придерживая край сутаны, из-под которой выглядывали сандалии и обтрепанные джинсы, а потом вдруг сказала: — Там, в деревне, столько изображений вашего пса. — И в монастыре, и в доме вашей матери.

— Бис — не мой пес, — ответил он. — Это собака Арло. Моего брата.

— Значит, у вас в доме висят рисунки вашего брата?

— Не только. После войны Биса очень многие рисовали.

— Дети, похоже, очень любят вашего брата, — сказала я, потому что этот разговор вдруг показался мне очень важным. — Это ведь Арло привел собаку, чтобы они могли с ней поиграть?