Инфляция сопровождалась бешеным ростом биржевых котировок. Акции росли даже 23 февраля, накануне массовых демонстраций.

Новое донесение Петроградского охранного отделения похоже на медицинское заключение, удостоверяющее смерть пациента.

«Со всех сторон России поступают сведения, показывающие то глубокое недоверие населения к Правительству и его мерам, которое сеется „Земгором“ и подобными ему оппозиционно-настроенными организациями: уполномоченные „Земгора“ конкурируют при закупках с уполномоченными других ведомств и тем повышают цену; они распространяют среди населения слухи о Правительстве, возбуждающие темную массу; они ведут агитацию в духе кадет, распространяя запретные речи и пр.

Все это приводит к тому, что продовольственная разруха смешивается в одно целое с политической смутой и грозит России крахом, какого еще не знала русская история: в то время как кучка политиканов в Таврическом дворце не дает возможности работать Государственной Думе, в стране продолжает расти разруха, угрожая всему государственному организму катастрофой.

Дать заработок (доставить на фабрики и заводы сырье и топливо) для пролетариата Петрограда и Москвы и накормить население двух названных центров — в настоящий момент — значит предотвратить неизбежность катастрофически надвигающейся опасности для всей страны и лишить сплотившиеся ныне оппозиционные и революционные силы возможности воздействовать на массы…»[261]

Жандармский генерал дал последний совет: во что бы то ни стало срочно обеспечить продовольствием Петроград и Москву, даже за счет других городов. Иначе все будет кончено в ближайшее время.

Охрана никогда не пугает, она только констатирует.

Однако важнейший канал поступления информации на самый верх был заблокирован непрофессиональным министром Протопоповым.

В записках Шульгина есть малозаметный, но поразительный факт: он, депутат парламента, состоятельный человек, тогда голодал. «В столице я голодал. Голодал уже в шестнадцатом году. Исчезли мука, сахар, варенье. В семнадцатом году стало хуже. Как известно, Февральская революция произошла тогда, когда три дня не было хлеба совсем»[262].

Это личное свидетельство даже острее, чем кричащие донесения Глобачева, показывает реальную картину предреволюционного Петрограда.

Экономическая система России перенапряглась. Голодающие обыватели стали страшнее Прогрессивного блока.

18 февраля в ответ на резкое повышение розничных цен начались забастовки. Рабочие кузнечного цеха Путиловского завода, находившегося в ведении ГАУ, потребовали увеличить зарплату на 50 процентов. Заводская администрация отказала. Тогда они загасили горны и начали митинг. Подобные выступления произошли и в других цехах. Спустя три дня кузнечный был закрыт под предлогом прекращения поставок угля.

20 февраля на заседании Государственного совета А. И. Гучков заявил о плачевном состоянии транспорта, что непременно должно привести к перебоям в поставках. (Действительно, из-за снежных заносов с 14 февраля остановилось движение на Николаевской железной дороге.) Слух быстро разнесся. Встревоженные горожане стали делать запасы муки, печь сухари. Возле хлебных лавок с дешевым хлебом тянулись длинные очереди. Возник острый дефицит ржаного хлеба. В целом же запасов муки и продовольствия в городе хватало на несколько дней, и ожидался завоз.

22 февраля, в день отъезда царя в Ставку, на Путиловском заводе был объявлен локаут, уволено 40 тысяч человек. Рабочие в ответ создали стачечный комитет и обратились за поддержкой ко всем рабочим Петрограда.

Забастовочное движение быстро охватило столицу. Сначала толпы шли под лозунгами «Долой войну!» и «Давайте хлеба!». К полудню в Выборгском районе уже бастовали до 30 тысяч человек. При попытках полиции разгонять толпу рабочие оказывали сопротивление. После полудня забастовщики стали останавливать военные заводы. Казаки и полицейские действовали нерешительно.

Дальнейшие события показали, что ни руководители Прогрессивного блока, ни столичные власти, ни военные не понимали характера происходящего. Оно казалось временным и неопасным явлением, которое блок хотел использовать для еще большего давления на правительство. Полиция и казаки вяло разгоняли или вытесняли толпы с центральных улиц. Но постепенно сопротивление толпы росло, был убит полицейский пристав, избито 28 полицейских, стреляли в казаков.

Хабалов объявил в газетах, что хлеба и муки достаточно. Так оно и было.

24 февраля, в пятницу, бастовали до 170 тысяч рабочих. На городских окраинах шли митинги, охватывая все больше районов. Большевики объявили забастовку политической, их поддержали социал-демократы (меньшевики) и эсеры. (Лозунги: «Долой царское правительство!», «Долой войну!», «Да здравствует Временное правительство и Учредительное собрание!».) Всюду революционное возбуждение. Забастовщики врывались на работавшие предприятия, останавливали их. Хулиганы били витрины, громили лавки. Сегодня этот взрыв назвали бы «оранжевой революцией» или, точнее, — «хлебной».

В полдень полиция уже тонула в толпах, в полицейских стреляли. Казаки вели себя пассивно.

Хабалов распорядился ввести «третье положение» плана по охране порядка — передать ответственность войскам. При этом совершенно не учитывалось, что армейские офицеры не знакомы со спецификой полицейской службы и плохо знают город.

24 февраля бастовали 197 тысяч рабочих.

25 февраля, когда не вышли на работу уже 240 тысяч рабочих, Хабалов несерьезно пригрозил досрочно призвать молодежь в армию.

В этот день военный министр Беляев советовал Хабалову: «Ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда разойдется толпа и на Невском будут трупы».

Капитан де Малейси привел один факт, показывающий, что забастовки и демонстрации имели не только стихийный характер, но и организовывались.

«Заодно с Германией, не ведая, однако, об этом, поскольку оба направления действий шли на параллельных курсах, видным организатором выступил британский посол сэр Джон Бьюкенен, верховодивший всем заодно с Гучковым. В дни революции русские агенты на английской службе пачками раздавали рубли солдатам, побуждая их нацепить красные кокарды. Я могу назвать номера домов в тех кварталах Петрограда, где размещались агенты, а поблизости должны были проходить запасные солдаты»[263].

Вечером 25 февраля царь телеграфировал Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».

Александра Федоровна, связанная по рукам и ногам разыгравшейся болезнью детей (корь, температура у двух дочерей и сына выше 39 градусов), в ответ на информацию о событиях в столице просит: «Не надо стрельбы». Она не понимает происходящего, заявляет: «Я верю в русский народ… В его любовь и преданность государю. Все пройдет, и все будет хорошо».