– Ступай, – велел триумвир Быстроногому.

Быстроногий замялся, хотел что-то спросить. Мышастый усмехнулся: наверняка награды потребует. Что ж, заслужил, но это все потом, не сейчас, сейчас есть дела поважнее.

– Ступай, – повторил он, – позже поговорим.

Рыцарь подошел к нему вплотную, вложил в руку ключ от наручников, поклонился и молча исчез, словно растворился в воздухе. Мышастого всегда поражало это его умение – была тут какая-то магия, или гипноз, или просто нечеловеческая ловкость. Но сейчас ему было не до магии, сияющими глазами смотрел он на Буша, а Буш смотрел в пол.

– Ну здравствуй, Максим Максимович, – сказал триумвир, потирая ручки, – здравствуй, дорогой!

– Потрудитесь обращаться ко мне в соответствии с протоколом, – хмуро пробурчал Буш. – Или вы уже моего титула не упомните?

– Титул твой я, конечно, помню, а как иначе. Вот только титула этого ты не заслужил, нет, не заслужил – за свинское твое и предательское поведение.

– Ну тогда лишите меня его… Или, может, руки коротки?

Мышастый криво ухмыльнулся, бабочка слетела было с его плеча, но тут же и растаяла в воздухе.

– Лишить – это можно, но только вместе с жизнью, вот такая вот неувязочка… Желаешь такого развития событий?

– Мне все равно, – дерзко сказал Буш, – теперь уже все равно.

Мышастый подошел к нему вплотную, глядел прямо в глаза.

– Сука ты, – выплюнул он, – сука конченая…

Даже ко всему привычный Буш изумился: такого от Мышастого он не ждал.

– Ты думаешь, ты от нас сбежал? – взвизгнул Мышастый, он уже не сдерживал себя. – Ты от всей страны сбежал! Ты не нас бросил, ты народ свой бросил! Ты знаешь, что сейчас происходит – прямо здесь, сейчас? Страна гибнет – и все по твоей вине.

– Будьте любезны, объяснитесь. – Взгляд у Буша сделался ледяным, наполнился обжигающей силой – совсем недолго был он во дворце, а уж настиг его мистический поток власти, на глазах он наливался ею. Даже Мышастому стало трудно смотреть.

– Я объяснюсь, – сказал Мышастый. – Объяснюсь, не беспокойся.

Он зашел к Бушу со спины. Ах, как ему хотелось, как безудержно хотелось ударить по этому самодовольному предательскому затылку – да так, чтобы он хрустнул, проломился, но чтобы скотина Буш не потерял бы при этом сознания, ощущал бы все, чувствовал, как наяву. Как бы он завизжал тогда – резаной свиньей, освежеванной кошкой, как бы забился у ног его на полу, истекая по каплям тяжелой багровой кровью. Но он не мог позволить себе такой роскоши, нет, не мог. Потому что всякой власти есть граница, даже власти его, Мышастого, да будет его сила и слава и тьма во веки веков!

Мышастый отомкнул и снял наручники, Буш нервно растирал руки.

– Я тебя сейчас отведу в одно место, – сказал Мышастый. – И покажу одно представление. Только ты уж, будь любезен, не теряй сознания, не бей меня и не пытайся бежать, от этого только хуже будет. Обещаешь?

– Нет, – сказал Буш, подумав самую малость.

– Вот и ладушки, – кивнул Мышастый, как будто не слышал ответа или недопонял, что ли.

Буш думал, что Мышастый позовет охрану, но Мышастый никого не стал звать – то ли слишком надеялся на себя, то ли понимал, что теперь-то Буш точно никуда не сбежит, просто не сумеет. Впрочем, вскоре Буш убедился, что дело обстоит не так и не сяк, а движется по третьему, секретному фарватеру.

Они покинули чертоги, но не вышли из дворца: в отличие от Чубакки и Хабанеры, Мышастый устроил себе жилье прямо во дворце, для этого отвели весь левый флигель со всеми его кровавыми средневековыми тайнами и тоскливыми привидениями умученных тут.

– Призраки по ночам не воют? – подтрунивал над ним Чубакка, как бы не всерьез, но рыжие глаза смотрели не моргая, внимательно.

– Пусть себе воют, – отшучивался Мышастый, – я сплю крепко, у меня совесть чистая.

Такой чистой совести, как у него, надо было, конечно, еще поискать, да и не у современников, а среди царственных фигур прошлого, мрачно влачившихся когда-то в этих подвалах – Грозного, Великого, Усатого. Эти много чего могли порассказать о чистой совести, которая не мучает, что ни соверши.

Пошли по длинным, темным, заковыристым коридорам, где под тусклым светом флюоресценции расцветала, множилась плесень рода фузариум. В этой части дворца Буш бывал редко, ориентировался здесь плохо, впрочем, судя по всему, принцип тут был тот же самый – если поворачивать все время налево, то рано или поздно можно прийти к какому-то центру. В главной части дворца это был сад камней с вараном посредине, здесь же… Что именно было здесь, предстояло базилевсу узнать очень скоро.

Сначала Буш думал, что Мышастый ведет его в какую-то особенную темницу, где в старые времена держали взбунтовавшихся вельмож и где теперь Мышастый будет самолично его пытать и мучить. Мысль была страшноватая, но совсем ребяческая, глупая, и базилевс отогнал ее, хоть и не без труда.

Они все шли и шли, и должны были бы уже оказаться на месте, но коридоры никак не кончались. Буш заметил, что коридоры эти были не совсем обычные: не вели ровно, но шли под углом, спускались куда-то в глубину, затягивали в земные недра.

– Куда мы? – наконец не выдержал Буш.

– Увидишь, – кратко отвечал Мышастый.

И точно, коридоры кончились, последний из них обрывался в узкую темную пропасть. Приглядевшись, Буш понял, что пропасть была обустроена – в нее вела крутая лестница, а снизу исходил тусклый свет.

– Прошу, – сказал Мышастый, кивая на пропасть.

– После вас, – вежливо отвечал Буш.

Конечно, вряд ли Мышастый спихнул бы его со ступенек вниз, в пустоту, но, как говорится, береженого Бог бережет, по крайней мере, он сделал все, что от него зависело.

Мышастый пожал печами, стал спускаться. Вот он скрылся в бездне по колено, потом по пояс, вот уже из бездны глядела одна его голова – чудилось, что он погружается в бездонную океанскую пучину, сейчас его накроет так, что вздохнуть будет нельзя. Голова повернулась к Бушу и проговорила весело и грубо:

– Не бзди, базилевс, прорвемся…

И пропала, сгинула, напевая под нос на неизвестный мотив:

В парке плакала девочка:

Буш вздохнул, но, видя, что делать нечего, тоже стал спускаться вниз, в неясный, расплывчатый вакуум. Спускаться было трудно, света хватало только чтобы видеть ступеньку, где стоишь, и следующую за ней, куда еще надо ступить. Лестница эта странным образом напомнила ему спящего бога Итигэлова и арупу, где мир создавался оттого, что он, базилевс, просто двигался в пространстве…

Справа от лестницы шли перила, за которые можно держаться и таким образом не упасть вниз со страшной, наверное, высоты, не разбить вдребезги голову, не лежать потом, истлевая, бледной мумией на холодном, далеком, тоже каменном полу.