— А как определить, это кошкино сознание поселилось в компьютере или нет?

— По реакциям. Посмотреть, возникают ли характерные для мозга альфа- и бета-ритмы. Мы можем загружать виртуальную реальность, то есть подавать на этот «кошкин мозг» входящие сигналы, соответствующие сигналам от органов чувств настоящей кошки. И смотреть за ее «поведением». Которое отразится в выходных сигналах. Будет ли у нее виртуальное слюноотделение, когда она «увидит» «пищу», пойдет ли сигнал на «ноги» и так далее. То есть, будет ли наша «кошка» работать, как кошка. Но перед кошкой будет сначала мозг нематоды с его 300 нейронами, потом мозг дрозофилы со ста тысячами… До человека путь неблизкий, согласен…

— Просто песня!.. А как вы собираетесь перенести мое сознание в компьютер, ведь мое сознание — это не мой мозг.

Батин секунду помолчал, сощурив глаза.

— Это философский вопрос. Я уверен, что копирование сознания заставит человечество пересмотреть саму концепцию личности. Если вас усыпят, и вы проснетесь через полгода, это будете вы?

— Безусловно, — кивнул я, стараясь следить за нитью рассуждений так же внимательно, как следят за раздачей карт.

— А если вас скопировали, то копия — это вы? — метнул Батин.

— Нет! — я заметил подмену. Карта крапленая! — Я остался на своем месте.

— А я полагаю, что изменение концепции личности в общественном сознании приведет к пониманию того, что моя копия — это тоже я. Вот ровно я!

— Понимание, быть может, и придет. И вы электорат убедите, что раз различий нет, значит, копия — это он и есть. Но я вам не поверю. Поскольку остался тут, в своем кресле. А копия сидит в другом. Я не смотрю на мир одновременно из двух голов четырьмя глазами.

— О-о! Вот тут вы ошибаетесь. Вы сможете смотреть на мир гораздо большим количеством глаз!

— Я понял. Вы хотите сказать, что глаза — это всего лишь периферия, удаленное устройство. Но я имею в виду другое.

Глаза мои действительно могут быть удаленными. В конце концов, мои родные глаза тоже несколько отдалены от мозга. И я могу смотреть на то, что происходит на другом конце земного шара, через веб-камеру, установленную в Сиднее. Это тоже удаленный глаз. Но сознание удаленным быть не может! Оно всегда там, где «Я». Передаваемую глазом картинку я все равно осознаю внутри мозга!.. Или вы скоммутируете мое сознание с сознанием моей копии? Чтобы я страданул раздвоением личности?

— Скоммутировать вообще не проблема, если уж мы можем копировать. Представьте, что вы заморозились. А потом вас воскресили следующим образом: разрезали мозг по слоям, отсканировали, скопировали все связи в компьютере и запустили. Это вы или не вы?

— Не я. Мой мозг уничтожен разрезанием. Нет материальной непрерывности.

— О! Вот вы сейчас для сохранения своего «Я» постулировали необходимость непрерывности. И полагаете, что никакого проскока вашего сознания в голову вашей копии не произойдет. А если вас будут перемещать на другой носитель постепенно, уничтожая старый носитель по мере его очистки? Если для «перескока» нужно «убийство» оригинала, мы не остановимся и перед убийством! Правда, сомневаюсь, что это понадобится… А вообще, как я уже сказал, вопрос о сознании уводит нас в область философии. Об этом вам лучше поговорить Данилой Медведевым. Он занимается такими вопросами.

— Хм… С Данилой, говорите, Медведевым?..

…Я вошел в полумрак ангара. Передо мной, окруженное строительными лесами, возвышалось здоровенное белое яйцо, или капсула, высотой метра в четыре. Это и было криохранилище, где хранились тела и мозги клиентов, купивших билет в будущее.

— Откуда вы взяли эту штуку? — спросил я, подняв голову.

— Сами слепили! — ответила Валерия Прайд.

Действительно, энтузиасты ледяного бессмертия, они же сотрудники криофирмы, сами состряпали эту капсулу из чего-то, напоминающего стекловату в смеси с эпоксидной смолой.

— Потом нам ее художники раскрасят аэрографами, разрисуют под космос — звезды, галактики… Станет красиво, — пообещала Валерия.

Капсула представляет собой резервуар с двойными стенками, в пространство между которыми засыпан перлит, а между зернами перлита должен быть вакуум. Но поскольку полной герметичности достичь трудно, воздух постепенно проникает туда, и работники периодически включают насос, который откачивает воздух из пространства между стенками. Сверху криокамера закрывается огромной пенопластовой пробкой, которую поднимают за веревку, перекинутую через блок. Через это отверстие загружают трупы, упакованные в спальные мешки (сейчас там четыре тела), и мозги, а также заливают жидкий азот.

Дело в том, что заморозка тела стоит гораздо дороже заморозки мозга, а поскольку главное в человеке мозг, а не все остальное, многие предпочитают сэкономить и сохранить только мозг — в надежде на то, что люди будущего научатся выращивать тела по заказу.

Раньше, до того как была построена криокамера, мозги лежали в большом сосуде Дьюара, а трупы, обложенные сухим льдом, хранились в гигантском ящике с толстыми пенопластовыми стенками. И это было не очень хорошо, поскольку температура сухого льда (замороженная углекислота) всего минус 78 градусов. Такая температура не обеспечивает полной остановки процессов разложения, она лишь на порядки замедляет их. А вот жидкий азот, температура которого минус 196, с задачей остановки распада вполне справляется.

Я подошел к хлипкой алюминиевой лестнице, прислоненной к лесам, и полез вверх. Не то чтобы мне хотелось перед обедом посмотреть на трупы, скорее меня гнала писательская добросовестность. Рабочий потянул за веревку, и крышка камеры медленно поднялась вверх. Я вздохнул и заглянул внутрь, но ничего не увидел: мешал густой азотный туман.

Надо лампу принести, — сказала Валерия, которая залезла на леса вместе со мной. — Или фонарь.

— Да, действительно, — кивнул я, втайне надеясь, что лампы или фонаря не найдется.

И их, слава богу, не нашлось. Мысленно перекрестившись, я осторожно спустился по шаткой лестнице вниз и проследовал из ангара в соседнее здание — туда, где раньше находились мозги крионированных. В одной из комнат этого несуразного строения, напоминающего барак, стоял дьюар (огромный термос с широким горлом) с остатками жидкого азота, каковые остатки при мне вычерпывал заиндевевшей кастрюлей Данила Медведев — чтобы добро не пропадало. Собственно говоря, с философа Данилы Медведева и начиналось российское крионирование. Он стоял у самых его истоков. Весной 2006 года именно Данила — мастер крионирования — погружал в сей исторический дьюар мозги первых пациентов. С тех пор число клиентов криофирмы растет, хотя и крайне медленно.

— И сколько в таком дьюаре может уместиться мозгов? — осторожно спросил я.

— Если в металлических коробках, типа кастрюльки, то штук пятнадцать, а если плотненько, без коробок, то и тридцать войдет.