Начальник полицейского гарнизона на юге Мексики погиб от подложенной в машину бомбы. Французский авиалайнер со 129 пассажирами на борту, намеревавшийся совершить посадку в международном аэропорту Мехико, был сбит самонаводящейся ракетой, запущенной с посадочной полосы. Разумеется, все погибли. А из штаб-квартиры революционеров объявили, что гражданская война вступила в новую стадию, ведущую к полной и окончательной победе.

Сейчас показывали отрывки из произнесенной накануне вечером речи.

Население Сан-Диего неистовствовало.

Шерман Тейлор уже был причислен ими к пантеону героев. Многие из них были до глубины души поражены, когда он уступил Чарльзу Боннеру. Поражены и озлоблены настолько, что их обида внушала беспокойство более умеренным лидерам республиканцев. Горячечное поклонение Тейлору не имело отношения к идеологии – его последователи преклонялись перед вечной славой генерала. Иные из них воевали под его командованием во Вьетнаме и вместе с ним негодовали на правительство, которое, как они считали, не позволило им победоносно завершить войну. Они воевали с ним на Среднем Востоке и делили минуты триумфа. Медали на его груди были – в самом буквальном смысле – их медалями. И они до мозга костей ненавидели Чарльза Боннера.

Стадион Джека Мерфи, где выступал экс-президент, был набит под завязку. Сан-Диего и округ Оранж принадлежали Тейлору. Но все явились сюда с одним главным вопросом: почему он отказался от Прайса Куорлса, исполнявшего свой долг перед страной и народом, в пользу, боже сохрани, демократа?! Как понимать сей поступок им, верным сторонниками Тейлора? Что за черт?

Тейлор не стал томить их долгим ожиданием.

– Меня снова и снова спрашивают, почему я покинул Республиканскую партию и поддержал кампанию Боба Хэзлитта. Почему я отвернулся от партии, которую представлял, когда работал в Белом доме? Что ж, позвольте мне сказать несколько слов на эту тему.

Он снова обрисовал причины, по которым счел Боба Хэзлитта достойным повести за собой Америку, человеком опытным, умеющим работать, верным своей стране и ясно видящим будущее, именно то будущее, к какому всегда стремился он, Тейлор. Он заверил толпу, что идеология – устаревшее понятие.

– Мы должны, обязаны отбросить старые ярлыки и прежний образ мышления. Демократы, республиканцы… я хочу, чтобы вы поняли: эти ярлыки больше ничего не значат. Мы – американцы. Мы все американцы! И нам предстоит решить, кто поведет нас к тому новому, что уже виднеется впереди. Чарльз Боннер видит Америку в ряду великого множества народов, Америку, подчиненную решениям других… иностранцев, которым нет дела до всего, чем живут американцы. Прайс Куорлс был избран моим напарником в гонке, потому что он умеет выполнять указания, он компетентный и достойный человек, способный проводить политику в жизнь, и, став президентом, он стал бы выполнять указания других, кем бы те ни оказались. Мы должны осознать, что дело решает личность. Человек. Его видение Америки. Его свершения. И, спрошу я вас, что должен предложить нам этот человек? Что должны мы увидеть в его видении? – Слова душистой пыльцой повисли над толпой, замершей в ожидании призыва к славе. – Америку победоносную! – прогремел Тейлор. – Америку, которая ведет за собой, сидит во главе стола, Америку, за которой пойдут, Америку… торжествующую!

Он вбивал в них эту новую идею, пока не привел в состояние горячечного восторга, а затем призвал вместе с ним поддержать Боба Хэзлитта.

– Он – тот, кто нам нужен! И мы, американцы, разорвав узы изжившей себя партийной системы, должны его поддержать! – Когда стихли ликующие крики, Тейлор продолжил: – А сейчас президент хотел бы тихо убрать меня с дороги. Он предлагает мне отправиться в Мехико, возглавить миссию мира. Он хочет, чтобы я принял участие в отказе от нашего лидерства, нашей суверенной мощи, нашего предназначения!.. О, я мог бы возглавить… – Толпа ответила ошеломленным вздохом, а он смотрел поверх голов, потом возвысил голос: – …возглавить армию вторжения, посланную туда, чтобы навести порядок!

Толпа обезумела.

Шерман Тейлор купался в волнах поклонения.

– Это откровенная, явная, наглая попытка в интересах своей фракции не дать мне поддержать избранного мною кандидата. Чтобы лишить меня, Шермана Тейлора, свободы выбора, права, гарантированного конституцией, нужен кто-то посильнее Чарли Боннера! – Он нажимал одну кнопку за другой, и люди реагировали, как дрессированные крысы. Тейлор продолжал: – Я не поддамся на уловки президента, который ни перед чем не остановится, чтобы добиться переизбрания и ослабить нацию! Я не стану уклоняться от этой кампании – ни ради Чарли Боннера, ни для кого другого. И я еще увижу день, когда айовец Боб Хэзлитт примет присягу в Вашингтоне, округ Колумбия!

Толпа была вне себя.

Дрискилл переключил канал.

В Чикаго какой-то рабочий свалился с мостков, пролетев сквозь дебри трапов и гидравлических кранов, опутавших гигантский восьмигранник Международного Центра съездов Эрни Бэнкса, занимавший семьдесят пять акров земли у озера Мичиган. Несчастный электрик пролетел триста футов до подножия, но свалился на кипы волокнистого оптического кабеля в виниловой упаковке, отскочил от него и рухнул в тридцатитонную груду дерна «астро», где и замер в глубоком обмороке, осознав, что вовсе не умер, а всего лишь сломал лодыжку. В интервью, взятом у него в местной больнице, парень сказал, что всегда был демократом и, уж конечно, останется им после чудесного спасения.

– Господь любит нас, демократов, – провозгласил он, но репортеру так и не удалось выжать из него, чей он человек: Хэзлитта или Боннера.

На следующий день он вернулся к работе с лодыжкой, зафиксированной повязкой «Ас». И раздавал автографы. Половину центра Эрни Бэнкса занимало местное шоу, но остальные залы готовились принять делегатов демократической партии на неделю, которая, согласно прогнозам «Альманаха старого фермера», обещала стать самой жаркой в июльском Чикаго за последние пятьдесят лет. Было уложено тридцать шесть миль электрического кабеля, установлены тысяча триста хартлендских компьютеров «пентиум» с памятью обширнее, чем у Милтона Берла,[12]подключены четыреста телемониторов и самый большой внутренний телеэкран в мире, более половины мировых запасов аудио- и видеоаппаратуры подключалось к спутникам и световодам, тридцать тысяч сидячих мест были выкрашены в красный цвет, а также в белый и голубой – это не считая пяти тысяч собственно в зале съезда. Мост Золотых Ворот можно было бы в два слоя выкрасить той краской, что ушла на стены, сцену и трибуну, каковую сооружали семь тысяч членов профсоюза плотников. Сорок театральных дизайнеров разрабатывали зрелища, которым предстояло разорвать монотонность рабочих будней. Сцена за трибуной опиралась на четыре гидравлических подъемника. Кто-то уверял, что она выдержит шесть тяжелых тракторов одновременно, хотя проверить эту гипотезу никто не рвался. Особые условия были созданы для партийного талисмана, который под тщательным наблюдением предполагалось в течение недели несколько раз являть собравшимся, в частности на заключительном представлении воскресным вечером, когда раздвижной купол центра откроется и из него взлетит к небу фейерверк столь ослепительный, что, по словам какого-то шута из калифорнийской обсерватории, его можно будет наблюдать даже с американской станции, находящейся на орбите Марса. Организаторы съезда, как заявил их представитель, добились разрешения на ограниченное использование пиротехники внутри здания. Предсказывали, что хлопушки, «огненные хвосты», «вишневые бомбы», «зеленые ангелы», «золотые олени» и «красные атомные грибки» общей стоимостью восемь миллионов долларов произведут воистину зрелищный эффект.