— Я в этом убежден.

— Хочешь знать, каких они подобрали актеров?

— Да нет, Мэрф.

Мэрфи снова взглянул на него с удивлением.

— О деньгах не беспокойся, — сказал он. — Большой кусок ты получишь сразу, а потом — пять процентов с прибыли.

— Здорово, — сказал Крейг.

— Томас оказался настоящим джентльменом.

— Разумеется. — Крейг закрыл глаза. Мэрфи стоял далеко-далеко, в дальнем конце длинного зала, и это его беспокоило.

— Ты устал, — сказал Мэрфи. — Больше не буду тебе надоедать. Звони мне, если что нужно.

— Позвоню обязательно. — Крейг продолжал лежать с закрытыми глазами.

— Соня тебя целует.

— Спасибо, Мэрф.

— Будь здоров, детка. — Мэрфи тихо вышел.

В дверях появилась мисс Балиссано.

— Включите, пожалуйста, телевизор, — попросил он. Услышав шум толпы, Крейг открыл глаза. В Сент-Луисе светило солнце.

В тот день, когда у него впервые установилась нормальная температура, доктор Гибсон разрешил прийти его жене. Насколько Крейгу было известно, доктору Гибсону не сказали, что он оформляет развод, поэтому приход жены казался ему вполне естественным. Доктор Гибсон не предупредил его, что к нему идет жена. Видимо, он полагал, что делает больному целительный сюрприз.

Войдя в палату, Пенелопа нервно улыбнулась. Она постриглась — волосы по-девичьи свисают на плечи. В синем платье. Как-то он сказал ей, что больше всего любит, когда она в синем. Давно сказал.

— Здравствуй, Джесс. — Она говорила тихо, голос ее дрожал, лицо застыло от напряжения. Последний раз они встречались в адвокатской конторе. Он забыл, сколько месяцев прошло с тех пор. Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Десятитысячный поцелуй.

— Здравствуй, Пенни, — ответил он. — Ну как твое тканье? — Это была их старая шутка.[44]

— Что? — Пенелопа нахмурилась. — Какое тканье?

— Это я так, — сказал он. Значит, забыла.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично. Разве не видишь? — Чтобы не думать о ней, он старался думать об ее адвокатах. Он видел, как она сжала губы, потом смягчилась, стараясь побороть раздражение.

— Доктор Гибсон говорит, что есть обнадеживающие симптомы. Очень обнадеживающие.

— Это меня весьма обнадеживает.

— А ты все такой же. — На мгновение гнев одержал в ней верх.

— Да, я верен себе. — Он боролся с ее жалостью, которую она, вероятно, считала своей любовью. Возможно, это и есть ее любовь.

— Доктор Гибсон говорит, что тебе придется долго отдыхать после того, как ты выйдешь отсюда. Кто-то должен присматривать за тобой. Хочешь вернуться домой?

Он представил себе просторный кирпичный дом на тихой зеленой улице Нью-Йорка, маленький садик, запыленную листву деревьев, письменный стол в своем кабинете, свои книги на полках. Они договорились поделить мебель, но еще не сделали этого. Некуда ему было взять свою часть. Не может же он таскать с собой письменный стол из одной гостиницы в другую. Она ждала его ответа, но он молчал.

— Хочешь отменить дело о разводе? Я хочу.

— Я подумаю. — У него не было сил спорить с ней сейчас.

— Что тебя заставило пойти на этот шаг? — спросила она. — Как гром среди ясного неба. Написал мне это ужасное письмо с требованием развода. В конце концов, уживались же мы друг с другом. Ты мог уходить и приходить когда угодно. Целыми месяцами я даже не знала, здесь ты или за границей. Никогда не спрашивала тебя о твоих… кто бы они ни были. Возможно, это не та пылкая любовь, о которой мечтают в юности, но мы все-таки уживались.

— Уживались, — усмехнулся он. — Да мы пять лет с тобой не спали.

— А по чьей вине? — Голос ее становился все резче.

— По твоей, — сказал он. У нее удобная память. Он ждал, что она будет доказывать обратное, причем с сознанием собственной правоты, и очень удивился, когда она заявила:

— А как ты думаешь? Сколько лет ты давал мне понять, что я тебе надоела. Готов был пригласить в дом кого угодно, лишь бы не обедать со мной одной.

— В том числе Берти Фолсома.

Она покраснела.

— В том числе Берти Фолсома. Надо полагать, что эта потаскушка, твоя дочь, доложила тебе о Женеве.

— Доложила.

— Но он по крайней мере уделял мне внимание.

— Ну и молодец. Да и ты не хуже.

— Можешь внести в свой реестр еще одну жертву, — сказала она. — Теперь ее уже не сдерживали ни больничная обстановка, ни вид пластикового пакета, источавшего в его вены бесполезную жидкость. Все было забыто. — Это ведь ты толкнул ее в объятия пьяницы.

— Он перестал пить. — Крейг тут же понял, что сказал глупость, но было уже поздно.

— Зато остальное не перестал. Был три раза женат, и все ему мало. С этой девчонкой я теперь и разговаривать не буду. А твоя вторая дочь? Бедная Марша. Прилетела из самой Аризоны порадовать отца, а что ты ей сказал? Первое, что пришло в голову: «Марша, до чего ты располнела». Она потом несколько дней плакала. Знаешь, что она говорит? Она говорит: «Он смеется надо мной, даже когда истекает кровью. Он меня ненавидит». Я уговаривала ее пойти сюда со мной, но она не захотела.

— Я помирюсь с ней, — сказал он усталым голосом. — Потом, не сейчас. Неправда, что я ее ненавижу.

— Но меня ненавидишь.

— Никого я не ненавижу.

— Даже сейчас тебе понадобилось унижать меня. — Он хладнокровно отметил, что, когда она принялась перечислять свои обиды, в ее голосе зазвучали хорошо знакомые ему фальшивые мелодраматические нотки. — Там внизу бесстыдно разгуливает эта женщина, собирается подняться сюда, как только ты вышвырнешь меня вон.

— Я не знаю, о какой «этой женщине» ты говоришь.

— О парижской шлюхе. Ты знаешь, о ком я говорю. Так же, как и я. — Пенелопа зашагала взад и вперед по палате, нарочно показывая, что старается успокоиться. Крейг лежал с закрытыми глазами, откинувшись на подушку. — Я пришла сюда не ссориться, Джесс, — продолжала она, перейдя на спокойный, рассудительный тон. — Я пришла сказать тебе, что буду рада, если ты вернешься домой. Более чем рада.

— Я же сказал, что подумаю.

— Сделай одолжение, объясни мне раз и навсегда, почему ты решил со мной развестись?

«Ну, что ж, — подумал он, — она сама на это напрашивается». Он открыл глаза, чтобы проследить за ее реакцией.

— Однажды в Нью-Йорке я встретил Элис Пейн, — сказал он.

— Причем тут Элис Пейн?

— Она рассказала мне любопытную историю. Каждый год, пятого октября, она получает дюжину роз. Без визитной карточки. Анонимно. — По тому, как застыло вдруг ее лицо, как напряглись плечи, он понял, что она знает, о чем идет речь. — Ни одна женщина, — продолжал он, — если она имеет какое-то отношение к дюжине роз, которые присылают из года в год пятого октября, не вернет меня к себе — ни живым, ни мертвым. — Он снова закрыл глаза. Вот и все. Она на это напрашивалась, и она это получила. Он почувствовал громадное облегчение от того, что разговор наконец состоялся.