Как я и предполагала, антиквар выставил передо мной супницу миссис Пейс. Ее выкрали для покупателя, то есть для меня, те, кто не подозревал, что фотографию сделала я. Но как она попала к ним в руки? И кто дал сигнал к взлому?

Я попросила показать мне фотографии других подобных предметов. Торговец достал плотный конверт и разложил на столе штук тридцать фотографий блюд, графинов, чайных сервизов. Не прошло и нескольких минут, как изъясняются сыщики в книжках, и я нашла то, что искала: фотографии гостиной Сюзанны в Шартре с великолепным набором фаянсовых блюд на стене. «У Персанов чудесная старинная посуда», — обмолвилась я как-то Стюарту Барби. Он и сам видел кое-какие предметы, подаренные Рокси. Потом к Сюзанне заявились «гости» и сделали фотографии. Получается, что Стюарт Барби знает этих «гостей».

Предположение, что Стюарт Барби связан с преступной шайкой, специализирующейся на старинной посуде, казалось притянутым за уши, так же как притянут за уши тот очевидный факт, что воры взяли кое-что из бумаг миссис Пейс, в которые меня в свое время просили заглянуть… Это означает, что здесь приложил руку и Клив Рандольф. Это уж вообще ни в какие ворота… Ведь это означает, что бывшие сотрудники ЦРУ заправляют французской воровской шайкой.

Разгадывание этих загадок, слава Богу, отвлекло меня от мыслей об убийстве, хотя разгадки я так и не нашла. Тем не менее я сделала звонок в полицию Южетте и оставила сообщение.

Меня оглоушила цена супницы — двадцать тысяч франков, около четырех тысяч долларов. Пусть ее вызволяет полиция, решила я. Торговцу же сказала, что посмотрю, соберу ли такую сумму.

Надо признать, что я рассчитывала на менее дорогую покупку, учитывая, какой оборот приняли наши отношения с Эдгаром. С другой стороны, меня подмывало сделать этакий вызывающий жест, преподнеся подарок, который вконец разорил бы меня. С третьей — на свете такая уйма всяких супниц, блюд и кувшинов, что лучше подождать. Там видно будет.

Я возвратилась на улицу Мэтра Альбера. В квартире было тихо и торжественно, как в доме, где лежит покойник. Хорошо, хоть Шарль-Анри давно забрал свои вещи и мы не натыкались на его ботинки и бритвенные принадлежности. До этого никто из моих знакомых не умирал.

Рокси такая замечательная, так мужественно несет бремя утраты, так держится перед родными, восхищались все вокруг. Приятельницы с площади Мобера понатаскали пирожков и печенки. День тянулся долго и однообразно. Шарль-Анри лежал где-то в полицейском морге, и нам сказали, что пока не известно, когда выдадут тело. Эдгар привез Рокси аббата Монтлора.

В полдень позвонил Роджер и сообщил, что хозяева Дуга Тельмана пытаются на основании закона о неприкосновенности личности добиться его освобождения под залог.

— Да. Изабелла, во Франции тоже есть такой закон наподобие habeas corpus[179], — иронически заметил Эдгар, когда я вскрикнула от удивления. — Вы, американцы, думаете, будто Всевышний благословил вас, и только вас. Будто все другие народы на земле страдают от недостатка нравственной энергии и отсталости политико-правовых и культурных институтов. — Как и вчера, он говорил раздраженно, словно сожалея, что вообще знается с американцами. Его тон обжигал мне душу, и без того обожженную убийством.

— И я так думаю? — спросила я.

— Вы, американцы, уверены, что вы самая свободная страна на земле. Очевидно, потому, что вам об этом постоянно и подобострастно говорят. Но это не так. Если, допустим, вам указывают на высокий уровень преступности, вы отвечаете, что это цена, которую вы платите за свободу. Возникает вопрос: какую свободу? свободу чего? Какая же это свобода, если человек, идущий по улице, не чувствует себя в безопасности?

Я не заслужила такого выговора. Почему я должна отвечать за недостатки своего народа?

— Говоря об американцах, вы, надеюсь, не имеете в виду меня? — едва не возмутилась я.

— В вас столько американского, Изабелла, — сказал Эдгар.

— Поскольку французы одержимы идеей свободы, liberté, почему бы вам не выпустить Тельмана?

— Я убила его! — раздался театральный возглас Рокси. Она дремала и проснулась с этими словами, как будто видела сон. — Он хотел вернуться! Вернуться ко мне, я знаю. Иначе зачем он вчера пришел сюда?

Если Рокси думала, что Шарль-Анри хотел вернуться к ней, тем лучше для нее, хотя в том, что его убили как раз в этот момент, заключалась жуткая ирония. Может быть, он действительно хотел вернуться, очень может быть… Наша убежденность, что Рокси не убивала мужа, приносила нам облегчение, а ей придавала силы. Даже Персаны понимали, что она не виновата, что Шарль-Анри пал жертвой своих собственных эротических прихотей. Хотя застрелил его все-таки американец. Из пистолета. Мы все это знали.

Священное сердце Иисуса Христа Господа нашего возлюбим, восславим и сохраним здесь и повсюду, ныне и присно и во веки веков. Иисус Христос, молись за нас. Святой апостол чудотворец Иуда, молись за нас. Святой апостол Иуда, помогающий беспомощным и страждущим, молись за нас.

Молитву сию твори по девять раз в день девять дней подряд, да будет она услышана.

* * *

Когда Рокси забылась в тяжелом полусне, ей приснилось, что этой молитвой она убила Шарля-Анри. Она твердила ее по девять раз в день в течение девяти дней, и Бог заглянул ей в душу, разгадал подспудное, неосознанное побуждение и внял ему.

От меня не ускользнул тот факт, что прессе, соседям, знакомым, друзьям, просто любопытным говорили, что убил l'américain. Никто не сказал, что Шарля-Анри убил муж его любовницы. Нет, говорили только, что убил американец. Так говорили все: Эдгар, Анн-Шанталь, Сюзанна, наш представитель по связям с общественностью Антуан, газеты.

До глубины души пораженная действенностью ее молитвы и неисповедимыми путями Господними, Рокси почувствовала потребность посоветоваться со священником. Она сказала Марджив, что хочет пройтись одна, перешла под вечер через мост Архиепископа и, пройдя аллеями, углубилась в огромный полутемный собор Парижской Богоматери.

Там ей явилось видение будущего. Только там она начала осознавать, что она — вдова, а вдова — это не то же самое, что оставленная мужем, разведенная жена. Что теперь она может получить обратно из «Друо» свой комод и «Святую Урсулу», что никакого развода не будет. Всем своим существом она сопротивлялась благодарному чувству освобождения — иначе она не человек, а чудовище. Она вслушивалась в себя, измеряла температуру своих переживаний, чтобы убедиться, что не испытывает ни радости, ни удовлетворения от смерти Шарля-Анри. И тут же подумала, найдется ли у нее черное платье.

Облегчение, освобождение — это не то же самое, что удовлетворение или радость. Она не рада, твердила Рокси себе, она опустошена. Она искала прибежища в церкви, потому что дома, лежа в постели, ей было невыносимо трудно противиться натиску беспорядочных дурных мыслей об удачных последствиях свершившейся трагедии.