Но оказалось, Бог послал мне удивительно интересного, тонкого и глубокого собеседника.

– Не все знают, что вы дочь известного советского поэта-коммуниста Сергея Александровича Васильева. Как же так вышло, что вы пошли «иным путем» и стали служить Богу?

– Да, но не все знают, что семья родителей была религиозна, что мой дед был старостой в одной из курганских церквей. К сожалению, мои родители разошлись. Это было в 1957 году, и меня сразу отправили в пионерский лагерь, а мой младший брат Антон оказался в детском саду. Мы вполне почувствовали на себе ужас от развода родителей, ощутив себя полусиротами. Уверена, что многие трагедии нашего времени идут из обездоленных, неудачных семей.

Мое поколение, а если более узко – дети писательского, актерского круга, – почти все «разводники». Развод тогда считался банальным делом – как женился, так и развелся. Кстати говоря, уже позже, став воцерковленным человеком, я узнала, что клеймо распада семьи переносится на последующие поколения.

– Не обижайтесь, Екатерина Сергеевна, но с вами лично было то же самое – развод с Михаилом Рощиным. Значит, все сходится?

– Да, сходится. Я в точности повторила историю мамы, я, как и она, была инициатором развода. Когда папа с мамой разошлись, я с братом лишилась многих благ, и мы ушли в никуда. Да, позже я сделала необдуманный, больше, наверное, эмоциональный жест, уйдя от Михаила Рощина. Уйдя снова в никуда.

– Ваш сын Димитрий – сын Михаила Рощина?

– Да, Димитрий единственный мой ребенок, и я помню очень хорошо: когда после развода мы вышли из зала суда, то впереди нас весело и счастливо бежал ничего еще не понимавший пятилетний мальчик. Я часто вспоминаю тот день, хотя лучше к таким трагическим воспоминаниям не возвращаться. Позже многое сгладилось. Мы рвали сына на части, каждый хотел владеть им безраздельно, но потом смирились, снова сдружились, простили и стали как бы заново любить друг друга. Но уже по-христиански.

– Хорошо, что вы говорите обо всем этом накануне 8 Марта.

– Как же я ненавижу этот праздник! Он ужасен, его придумала Клара Цеткин[26]на горе всем женщинам.

– Не совсем понимаю вашего гнева…

– Во-первых, этот праздник всегда попадает на Великий пост, а самое главное для меня – как бы неслучайное совпадение двух дней, один из которых, праздничный, символизирует победу женщины над Богом. Эмансипация разрушила все представления о женщине, я считаю ее одним из самых жутких новообразований современного общества, апофеоз которого – праздник 8 Марта. Мы воспитывались на том, что женщина – все. А что мужчина? Придя в храм, я познала, что муж – это глава семьи, защитник и кормилец, а жена только помощница и опора. И я уже много лет живу с этим другим отношением к мужчине, начиная со священника, которому мы целуем руку, берем у него благословение, и кончая неким преклонением перед всеми без исключения мужчинами.

С какой радостью и одновременно завистью смотрю я, будучи уже двадцать лет в церкви, на семьи, которые живут по иным, по христианским законам, где много-много детей, где развод немыслим и невозможен, где брак освящен таинством венчания. И думаешь: «Боже мой, чего же нас лишили? Лишили самого главного – отняли радость семьи».

О смысле жизни мы не задумывались, мы жили, как бараны, как, к сожалению, живет очень много людей. Ну как же можно жить, не понимая, зачем ты живешь? Родиться на свет, чтобы умереть? Наверное, не для этого же… Как можно не знать всего этого, когда в любой церковной лавке есть книги на любые темы? В свое время мы не могли найти ответа, занимались только социальными вопросами и стали жертвами перевертышной демагогии.

– И все-таки, что значит «победа женщины над Богом»?

– Это по Кларе Цеткин. Она же атеистка, фанатичка была.

И я жду не дождусь, когда отменят это 8 Марта или перенесут. Скажем, на неделю жен-мироносиц – в первую неделю после Пасхи, когда все женщины празднуют свои именины. И это воистину женский праздник!

– Для вас понятие «любовь», как мне кажется, связано только с Богом? Кого из своих мужчин вы любили настоящей любовью?

– Можно, я не буду отвечать на этот вопрос?

– Тогда спрошу по-иному: простите, почему у вас только один ребенок? Вы не хотели больше детей?

– Нет, я хотела больше… Я не знаю, как ответить… Один ребенок – это мои грехи… Как вам сказать, один ребенок – это грех абортов. Грех прощен, смыт, но для меня все равно он остался тяжестью на душе. Если бы вы знали, что такое горе, неизбывное. Когда я вспоминаю обо всем этом, я будто бы задыхаюсь, меня накрывает страшной волной, непомерным ужасом, мне начинает казаться, что это не простится никогда. Поэтому, когда я смотрю на многодетные семьи, я чувствую себя обездоленной, Господи, что же я делала, что же делали мы все, как легко мы разводились, как легко мы избавлялись от будущих детей. И ведь никто нам не говорил, не убеждал нас, не объяснял нам, что такое семья, в которой мужчина – глава, а женщина «да убоится мужа своего». Нас не учили ни шить, ни вязать, ни готовить, ни воспитывать.

Только я говорю, конечно, не обо всех. Я говорю о своей среде, в которой я росла. Мы сами учились пить, курить, быть свободными настолько, насколько это возможно. Поэтому все это выдавалось как некое противопоставление системе, выражение личностной свободы. Но это такая чушь! Поверхностные ценности выдавались за очень важные, была сплошная ложь, не та – тоталитарная, партийная, про которую без конца талдычили, а ложь духовная. Нас изуродовали, у нас отняли Бога, а это значит – отняли все представления о ценностях жизни, об абсолютных истинах. Кто выжил, тот выжил. Но духовно выжили единицы. Чудом выжила и я.

– Вы курили?

– Конечно. И очень рано начала выпивать. Еще в школе, в 9—10 классах, мы уже прилично выпивали, это считалось даже шиком, нормой жизни. А главное – мы, девчонки, уравнивали себя с мальчиками, мужчинами. А поскольку я была очень тщеславной, то для меня отставание от кого бы то ни было всегда было невозможным. И я пила наравне с мальчишками. Рано начала материться, и все от меня были в восторге: своя в доску, лидер, вожак. Культивировала в себе остроумие, и тут мне не было равных, все анекдоты – мои, все хохмы, байки, истории – все мои, оттачивала язык. Вот так и вышло, что уже к поступлению во ВГИК я была готовенько-развращенной. И это при том, что тайная, подлинная моя жизнь была целомудренна и чиста долгое время. Ведь душа по природе своей – христианка. Хотя никто об этом не знал, потому что я всем говорила, что прошла медные трубы, иначе в компаниях бы не котировалась. Так что еще один чисто русский порок во мне – сокрытие своих добродетелей. Как бы в угоду гордыне я слишком заигралась в игру, из которой потом было трудно выходить.

– Получается, что вас развращали не только люди, но и сама эпоха?