А вдруг красавица и умница Джулия спросила бы свою дочь: «Где твои друзья? Где мальчики, по которым ты вздыхала? Мужчины, которых ты любила? Скольких людей ты сумела приручить или сделать частью своей жизни?»

«Что бы я ей ответила? – подумала Оливия. – Ни одного. Ни одного».

Внезапно ей стало так грустно, что на глаза навернулись слезы. Она смахнула их и уставилась на посылку.

«Ной, – подумала она. – Он пытается достучаться до меня. Разве не настало время его впустить?»

Оливия вынула из кармана перочинный нож и разрезала узкую ленточку. Потом сделала паузу, растягивая удовольствие. Еще раз подумала о Ное и подняла крышку.

Затем быстро вытащила полистироловые прокладки, бросила их на стол и достала какую-то коробочку. Стекло или фарфор, подумала она. Статуэтка. Ей пришло в голову, что это фигурка сурка. Заранее смеясь, она открыла коробочку.

Смех замер на ее губах, грудь придавило ледяной лавиной паники. Собственное судорожное дыхание отдавалось в мозгу, звенело в ушах. Оливия отбросила фигурку так, словно та была ядовитой змеей, готовой нанести смертельный укус.

И, трепеща всем телом, уставилась на доброе и прекрасное лицо Голубой феи, стоявшей на крышке музыкальной шкатулки.

– Я никогда не хотел быть один. – Сэм взял протянутую Ноем чашку кофе и прищурился на солнце. – Одиночество было для меня наказанием. Неудачей. А вот Джулии оно нравилось. Она часто выбирала уединение. Ей не так хотелось быть на виду, как хотелось мне.

– Хотелось или хочется? – спросил Ной, заставив Сэма улыбнуться.

– Я теперь научился понимать, что в одиночестве есть свои преимущества. Джулия знала это всегда. Когда мы разъехались и я купил дом в Малибу, необходимость жить там одному была так же ужасна, как жизнь без нее. Я мало что помню про этот дом. Думаю, он был похож на этот.

Он обвел взглядом светлое деревянное бунгало с прозрачными полосами стекла и цветами в каменных вазонах.

– Вид отсюда почти такой же. А вам нравится одиночество?

– Этого требует моя работа.

Сэм только кивнул в ответ.

Ной сомневался в том, что поступил правильно, решив провести интервью у себя дома. Конечно, в этом были свои преимущества. Им никто не помешал бы. Кроме того, можно было посидеть на галерее. Сэм предпочитал находиться на воздухе. Ной не стал спорить. Тем более что Тэннер уже знал его адрес.

Он ждал, пока Сэм раскурит новую сигарету.

– Расскажите мне о вечере двадцать восьмого августа.

– Я не хотел быть один, – снова сказал Сэм. – Я был без работы и только что уволил своего агента. Я злился на Джулию. Какого черта она выставила меня из дома, если сама была во всем виновата? Я позвонил Лидии. Мне хотелось компании, хотелось сочувствия. Она ненавидела Джулию, поэтому я знал, что она будет говорить то, что мне хотелось слышать. Думал, что мы найдем с ней общий язык и переспим, как в старые добрые времена. Это будет Джулии уроком.

Рука Сэма, лежавшая на колене, сжалась в кулак, и он стал ритмично постукивать по бедру.

– Ее не было дома. Горничная сказала, что она у кого-то на вечеринке. Это разозлило меня еще больше. Ни на кого нельзя положиться. Когда они нужны, их где-то носит. Я дошел до белого каления. Можно было позвонить кому-нибудь другому, но я плюнул на все. Принял дозу, чтобы взбодриться, сел в машину и поехал в Лос-Анджелес.

Тэннер сделал паузу, слегка потер висок, словно почувствовал головную боль, а потом снова начал постукивать кулаком по бедру.

– Не знаю, сколько клубов я объехал. На суде многие говорили, что видели меня в разных концах города. Говорили, что я был настроен воинственно и искал приключений. Откуда они знали, чего я ищу, если я сам не знал этого?

– Свидетели показывали, что вы искали Лукаса Мэннинга, подрались с охранником в одном из клубов и перевернули поднос с напитками в другом.

– Должно быть. – Сэм беспечно пожал плечом, но его кулак продолжал методично стучать по бедру. – Все это слилось у меня в одно сплошное пятно. Яркие огни, яркие цвета, лица, фигуры… В машине я принял еще одну дозу. Кажется, по дороге к нашему дому принял третью. Кроме того, я был пьян. Во мне проснулись энергия, гнев, и думал я только о Джулии. Черт побери, нам нужно было помириться. Раз и навсегда.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Я помню, как на фоне неба вырисовывались деревья. Это было похоже на живопись. А фары встречных машин напоминали маленькие солнца и слепили глаза. Я слышал биение собственного сердца… А потом, потом начинаются варианты.

Он открыл яркие голубые глаза и посмотрел на Ноя.

– Ворота заперты. Я знаю, что он там. С ней. Этот сукин сын. Когда она отвечает мне по интеркому, я говорю, чтобы она открыла ворота, потому что мне нужно потолковать с ней. Стараюсь изо всех сил, чтобы мой голос звучал спокойно. Понимаю, что она не откроет мне, если поймет, что я под градусом. Не впустит, если почувствует, что я принял. Она говорит, что уже поздно, но я настаиваю, убеждаю. Она открывает. Я подъезжаю к дому. Луна светит так ярко, что у меня болят глаза. Она стоит в дверях, свет падает на нее сзади. На ней белая шелковая ночная рубашка, которую я подарил ей на прошлую годовщину. Волосы распущены по плечам, ноги босые. Она так красива и так холодна… Лицо у нее холодное, как будто высечено из мрамора. Говорит, чтобы я поторопился, потому что она устала, и идет в гостиную.

На столике стоит бокал вина и лежат журналы. Ножницы. Серебряные, с длинными концами. Лежат на стеклянной крышке. Она берет бокал. Уже видит, что я под кайфом, и сердится. Спрашивает: «Зачем ты это делаешь? Зачем мучаешь себя, меня и Ливи?»

Сэм поднес руку к губам и с силой потер их.

– Я говорю ей, что в этом виновата она. Она, потому что позволяет Мэннингу лапать себя и потому что работа для нее важнее семьи. Это старый спор, старый довод, но теперь все оборачивается по-иному. Она говорит, что устала от меня, что у нас больше нет ничего общего, что она меня терпеть не может, что ее от меня тошнит и я ей отвратителен.

Актер всегда останется актером. Сэм чеканил слова, соблюдал паузы и делал логические ударения.

– Она не повышает голоса, но я будто вижу, как слова слетают с ее губ. Они похожи на темно-красный дым и причиняют мне боль. Она говорит, что была безумно счастлива, когда выставила меня и наконец избавилась от головной боли из-за моих наркотиков. Мэннинг – паршивый артист, но зато хороший любовник. Я был во всем прав, и ей надоело отпираться. Он дает ей все то, чего не могу я.

Ной заметил, что глаза Сэма стали безжизненно-стеклянными, и прищурился.

– Она отвернулась от меня с таким видом, словно я ничтожество, – пробормотал Сэм, а потом едва не закричал. – Словно все, что было между нами, ничего не стоит! Красный дым ее слов окутывает мне лицо, обжигает горло. В моей руке оказываются серебряные ножницы с длинными концами. Я хочу всадить в нее, всадить как можно глубже. Она кричит, роняет бокал, тот разбивается. Кровь хлещет из ее спины. Как будто я вытащил пробку из бутылки хорошего красного вина. Она спотыкается и падает на пол. Я ничего не вижу из-за дыма и продолжаю всаживать в нее ножницы. Горячая кровь заливает мне руки и лицо. Мы лежим на полу, она ползет, а ножницы прирастают к моей руке. Я не могу остановить их. Не могу остановиться.