Личность действительно примечательная, прагматичная, корыстно исповедовавшая главную заповедь не менее корыстного «железного канцлера» Германии — Бисмарка: «На Востоке врага нет». Хотя до этого с превеликим удовольствием воевал против России. Странным образом, его смерть в конце 1936 г. и особенно его знаменитое завещание крайне резко интенсифицировали и сам заговор, тайную подоплеку которого мы расследуем, и действия британской разведки по ускорению его провала, и, естественно, действия Сталина по ликвидации заговора. Но тогда, за семнадцать лет до его смерти, очень трудно понять, каким же образом его светлейшая голова могла стать той самой генерирующей глобальную идею «мощностью», особенно если принять во внимание следующие обстоятельства. Почти всю Первую мировую войну генерал провел за пределами Германии. Тем более ее последний этап, когда заигрывание германского генштаба, германской тайной дипломатии и германской военной разведки с большевиками от слов перешли к практическим делам — с конца 1917 г. по ноябрь 1918 г. Ганс фон Сект находился на посту начальника генерального штаба турецкой армии. Вернувшись в Германию и, естественно, далеко не сразу войдя в курс всего того, что тогда творилось у него на родине, он тем не менее вынужден был принять самое активное участие в ликвидации последствий всех тех «художеств», что были сотворены, в том числе и при участии Радека. Генерал ненавидел «революционеров» всех мастей — хоть социал-демократов, хоть коммунистов. Как вести с ними крупные интриги, генерал тем более не знал. Во всяком случае, в достаточной мере. К евреям, правда, относился вполне лояльно, ибо сам был женат на еврейке по имени Доротея.

Г. фон Сект был типичным немецким потомственным военным и никогда не торопился с идеями, тем более глобальными. Испокон веку немцы тем и славились, что всегда являли собой народ обстоятельный, неспешный, деловитый, тщательный, чрезвычайно аккуратный, очень педантичный, вследствие чего наполеоновский образ мышления — «сначала ввяжемся в бой, а там видно будет» — никогда не являлся предпочтительным в немецком национальном самосознании. Тем более у военных, испокон веку отличающихся изрядным консерватизмом. Но если бы и захотел что-либо сделать как Наполеон, то и в этом случае подобное предположение лишено смысла. Потому, что могущим что-либо ответственно выдвинуть на рассмотрение лицом он стал только 28 июня 1919 г. — именно в этот день ему было поручено исполнение обязанностей начальника германского генштаба[229]. Начальником «Всеобщего воинского бюро», под вывеской которого укрылся распущенный германский генштаб, он стал 7 июля 1919 г.

Генерал принадлежал к тому наиболее влиятельному узкому кругу высшего офицерского состава, чье кредо было сконцентрировано в девизе: «Честью прусского офицера было быть корректным, а честь немецкого офицера должна заключаться в том, чтобы быть коварным».

[Зело коварен был сей пруссак. Вот образчики его отношения к России:

— «Только в сильном союзе с Великороссией у Германии есть перспектива вновь обрести положение Великой державы… Англия и Франция боятся обеих континентальных держав и пытаются предотвратить его всеми средствами, а мы должны стремиться к нему всеми силами… Наша политика как по отношению к царской России, так и по отношению к государству во главе с Колчаком и Деникиным была бы неизменной. Теперь придется мириться с Советской Россией — иного Выхода у нас нет»[230]. Судя по всему, генерал тоже решил «уесть» треклятые Англию и Францию «сильным союзом» — «сильным союзом» с Россией, хотя бы и Советской. Но то же самое, как видим, он попытался бы сделать и с Россией Колчака, и с Россией Деникина, и даже с царской, сохранись она. Проще говоря, ему нужен был не «сильный союз» с Россией Вне зависимости от правящего в ней режима, а очень сильный аргумент для геополитического шантажа унизившего Германию Запада.

— «Если же большевизм не откажется от мировой революции, то им следует дать отпор на наших собственных границах… Мы готовы, в собственных интересах, которые в данном случае совпадают с интересами Антанты, создать вал против большевизма»[231].]

Конечно, коварство коварством, но его тоже недостаточно. Правда, история не раз подтверждала, что случай помогает. Однако давно уже установлено, что если и помогает, то только подготовленному уму. В таком смысле его ум действительно был подготовлен коварством, но к восприятию импульсов, шедших от более подготовленных и еще более коварных умов. Что, кстати говоря, и имело место в действительности — на пост начальника официально распущенного германского генштаба он пришел с должности военного эксперта германской делегации на Версальской конференции.

Существующая ныне аксиома, в силу которой в интересующей нас истории все обычно списывают на Версальский «мирный» договор, которым Германия действительно была унижена, раздавлена и ограблена, на самом деле ничего не объясняет. Хотя формально посыл верный — к примеру, Сект действительно говаривал, что сотрудничество с Россией позволит Германии осуществить «подрыв основ Версальского мирного договора»[232]. Заметьте, «подрыв основ» уже имеющегося в наличии договора. Но тогда вопрос — а как быть с тем, что переговоры с Радеком начались значительно раньше подписания Версальского мирного договора? Соответственно выходит, что ракурс обсуждения «подрыв основ Версальского мирного договора», который еще только предстояло подписать, могли задать только те умы, которые задолго до этой процедуры в полной мере осознавали, что предметом переговоров должна стать альтернатива неумолимо грядущему версальскому унижению. Не менее ясно эти же умы должны были понимать, что основой переговоров должна стать платформа, имевшая идущее из прошлого интеллектуальное обоснование, подкрепленное в недавнем прошлом практическими делами, но в то же время и имеющее все черты так называемого благородного шантажа, гремучие последствия которого ясно понимал бы и сам контрпартнер. При этом похабный Брест-Литовский мирный договор от 3 марта 1918 г. не мог использоваться в качестве исходной точки. В «лучшем случае» его могли иметь в виду чисто теоретически. Эти же умы должны были точно знать, с кем они имеют дело, какие конкретно силы представляет партнер, каковы его интеллектуальные способности в плане адекватного восприятия предлагаемого и точного донесения содержания переговоров и достигнутых договоренностей до своего руководства. Наконец, они должны были обладать хорошо развитыми навыками и опытом как тайных интриг, так и тайной дипломатии, в том числе и с такой «публикой», которую представлял Радек. Иначе серьезного диалога могло бы и не получиться — в конце-то концов Радек сидел в берлинской кутузке, а не они в московской. Если суммировать все необходимые требования, то принципиальный портрет этих персоналий должен был быть таким. Подлинными авторами концептуальной идеи о военно-политическом сотрудничестве двух изгоев послевоенной Европы как конкретного предмета тайных переговоров, а следовательно, и подлинными инициаторами тайных переговоров должны были быть именно те лица, которые были не только превосходно подготовлены к таким интригам интеллектуально, но и обладали колоссальным опытом закулисной деятельности, в том числе и опытом проведения тайных, многоходовых и долговременных операций, особенно же на стыке разведки, дипломатии, политики и деятельности тайных обществ. Только в этом случае диалог с германской стороны мог получиться серьезным. Как, впрочем, и с советской. Эти люди должны были: