Собравшись с духом, она рывком распахнула дверь и шагнула вперед, не зная и не желая дальше гадать, кто или что может поджидать ее в комнате.

Никого.

Только детская кроватка с агукающим, укутанным в голубое младенцем внутри. И несколько паутинок, протянувшихся с потолка. Они раскачивались на легком сквозняке над кроваткой, как украшения. Оленька подошла, погладила Павлика по круглой щеке, на которой, совсем как у папы, проступала очаровательная ямочка. Поправила одеяльце. Посмотрела в окно. Снаружи накрапывал дождик, непогода раскрасила все оттенками серого. Возможно, это шум дождя она спросонок приняла за чье-то дыхание?..

«Дождь по имени Дарт Вейдер» – хорошее название для студенческого фильма. Когда-нибудь она снимет такой. Оленька хихикнула. Смахнула упавшую на лицо паутину. Тонкая нить прилипла к ладони, накрыв линию жизни миниатюрным подобием серого савана. Запястью стало щекотно. Запах кипящего варенья продолжал кружить голову. Все еще в полубреду, не до конца осознавая, что делает, Оленька поднесла ладонь ко рту и слизнула паутинку.

Сладкая, как сахар…

Из темноты у нее над головой бесшумно опустилась бледная худая рука с грязными кривыми ногтями. Провела тощими узловатыми пальцами по Олиному затылку. Она не видела эту руку и не осознавала ее прикосновений, но зажмурилась на секунду, наклонив голову к плечу, будто прислушиваясь к чьему-то шепоту.

Потом Павлик опять заплакал. В замочной скважине заскрежетал ключ – муж наконец-то вернулся. Оленька, придя в себя, склонилась над кроваткой плачущего сына, а рука растворилась во мраке.

Старая рухлядь (III)

По дороге домой Игорь заскочил в аптеку, купил детское питание, упаковку подгузников и пачку валидола для себя и Оли. Нагруженный всем этим, шурша пакетами, подошел к дому, когда вечерняя прохлада уже спускалась на двор. В последние дни вообще было промозгло. Погода портилась, на небе теснились темные облака, по ночам накрапывал дождь и порой доносились отголоски далекой грозы.

Старуха, как обычно, сидела на лавке, а в окнах соседских квартир за серыми занавесками гуляли тени. Ему показалось, что тюля в окнах стало больше. Теперь дом уже ничуть не напоминал благородного старого актера – скорее, во двор таращилось испещренное язвами лицо древнего монстра с множеством отвратительных, белесых, как у старухи, зенок.

– Вы дитё с собой притащили, что ли?

– Как… – Игорь едва не выронил пакеты от неожиданности. – Простите. Я думал, вы незрячая.

– Кричит. Шумит.

До него дошло, что содержимое пакетов старуха не смогла бы увидеть в сумерках, даже если бы и правда не была лишена зрения. В памяти всплыло сказанное им самим, когда они с Олей впервые оказались в квартире. «Соседи полицию вызовут, если Павлик будет орать, как в роддоме». Кажется, разговор тот состоялся тысячу лет назад. Виски пронзила болезненная вспышка.

– Слушайте… Не знаю, как вас там. – Игорь подошел к старухе вплотную и угрожающе навис над ней, нарочно громко шурша поклажей. – Это всего лишь ребенок. Ребенок, понимаете?

– Понимаете, понимаете, – кривясь, передразнила старуха. – Ничего вы не понимаете! Это не ребенок, дурья твоя башка.

– Да как у вас только язык поворачивается…

– Это мясо. Вкусное нежное мясо.

Игорь оторопел. Внезапно ему живо представилось, как он, вывернув один из пакетов, надевает его на голову старухе – и душит ее. Картинка была настолько яркой, что у него вспотели ладони, а в горле, наоборот, пересохло.

– Кошку Ему отдай, – прокаркала ведьма. – Котеночка, котейку. У тебя ведь есть, я знаю.

– Кому «ему»? Павлику?..

– ЕМУ. Хозяину.

Игорь вспомнил недавний разговор с Хлестовым.

– А вам ведь что-то известно, – пробормотал он, оглядываясь по сторонам. Ни Корост, ни кого другого в округе не было видно. – Об этом доме. Я тоже что-то знаю. Мы оба что-то знаем насчет этого дома, да? Так, может, поделитесь знаниями?

Первые тяжелые капли назревающего ливня ударили по затылку, упали на шею. По коже побежали мурашки. Старуха замолкла, будто окаменев. Игорь достал свой талисман и предложил женщине сигарету – предпоследнюю из его волшебной пачки.

– Расскажите, бабушка. Удовлетворите любопытство. Я готов, понимаете? Готов вас слушать. Расскажите о Хозяине. Кто он? Какой-то бандит?.. Вы же давно тут живете, не так ли? Значит, все помните. Слыхал, в девяностые были проблемы со стройкой в этом районе. И потом еще люди тут гибли. Это связано с ним, с Хозяином, да?

Старуха молча кивнула.

– Кто он такой?

– У Ирки спрашивай, у дочки моей.

– Так она ваша дочь? – Ответом был еще один короткий кивок. – Она и Хозяин, что, заодно действуют?.. Какие-то криминальные схемы?..

Она задрала голову. Капли дождя текли по ее щекам, как слезы, но рот искривила безумная ухмылка. Небо треснуло громом, мгновенная вспышка озарила лишенные зрачков глаза:

– Хозяин приходит в грозу, понял? Приходит – и жрет.

Ночью

Павлик кричал так громко, что проснулись они оба.

– Господи боже, да успокой же его наконец!

Игорь отвернулся к стене, уронил лицо в простыню и накрыл голову подушкой. «Я в домике», – подумала она, черт подери, вот на что это больше всего похоже: на чертово «я в домике» вместо «я с вами, со своей семьей».

Оленька с трудом встала с кровати. Может, ей это все снится? Как тогда… как когда? Вчера? Три дня назад? Неделю? Сколько они уже здесь, в этой квартире… существуют? Она потеряла счет времени. День-ночь-утро-вечер проходили как в тумане, сливаясь и наслаиваясь одно на другое. Часы полнейшей тишины сменялись часами детского плача, и это чередование стало для нее единственной значимой мерой времени. Восемь часов плача, шесть часов тишины. Шесть часов плача, два часа тишины. А муж… Она посмотрела на его скрюченное бледное тело, костлявые плечи, трясущиеся мелкой дрожью от еле сдерживаемой ярости пальцы, впившиеся в мякоть подушки так, словно он кого-то мысленно душил. Страшно представить кого.

Павлик кричал, и от этого у нее в голове гремело не слабее, чем за окном. Но стоило приблизиться к двери, как ребенок замолк, как по команде.

Оленька шагнула в детскую. Ливень хлестал по стеклу, комната Павлика была погружена во тьму. Оленька нащупала выключатель на стене, зажгла свет. Как тут холодно – дыхание вырывалось изо рта в виде пара. Она подошла к кроватке, склонила над ней голову, чтобы удостовериться, что с малышом все в порядке, и поправить при необходимости одеяло. Впрочем, крик для него давно уже стал нормой.

«Может, стоит спеть ему? – пришло Оленьке на ум. – Спеть колыбельную…»

Но он же молчит.

«…Может, кто-то другой уже спел?»

По щиколотке прошлось нечто теплое, шерстяное. Маленький шершавый язык лизнул лодыжку. Оленька тихонько ахнула и посмотрела вниз.