Совсем другое дело — вузы коммерческие, которые изначально создавались под студента с деньгами. Число мест там ограничено лишь количеством платежеспособных абитуриентов. Такие вузы ведут себя как нормальное коммерческое предприятие — берут деньги со всех, кто готов купить их услуги, а потом, естественно, стараются удовлетворить все требования, потребности и даже капризы студентов. И в результате оказываются их заложниками.

Став полновластным хозяином учебного процесса и единственным контролером его качества, студент не столько выиграл, сколько проиграл. Знания — особый товар. Оценить их может только тот, у кого они уже есть. Студенты же за критерий качества образования обычно принимают свои ощущения (интересно-неинтересно, понятно-непонятно, полезно-бесполезно), то есть относятся к образованию так же, как к какой-нибудь телепрограмме или популярной книжке: они его потребляют. Сидят, разинув рот, и ждут, чтобы туда запихали готовое знание, пережеванное и переваренное.

Здесь-то и возникает главная проблема: качество образования зависит не только от программы, уровня преподавания и наличия современного оборудования, но и от самого студента, его способностей и усилий. Раньше способности студентов определялись конкурсным отбором, а их усилия обеспечивались жесткой системой контроля со стороны преподавателей. Жесткая потогонная система сохранилась лишь в немногих старых вузах, которые стараются держать марку и не готовы жертвовать качеством образования ради популярности. В тех вузах, которые появились недавно и существуют целиком за счет платных студентов, преподаватель, который может поставить двойку, перестал быть пугалом.

Но для того чтобы научиться чему-нибудь, надо работать. А для этого желательно, чтобы над тобой стоял кто-нибудь с палкой — системой контроля, оценками, угрозой отчисления и т. п. Именно вредные — в лучшем смысле этого слова — преподаватели своей требовательностью задают критерии качества знаний. Если таких критериев нет, то это уже не обучение, а шоу-бизнес.

Во многих новых вузах студенты исполняют роль зрителей, жующих поп-корн, а преподаватели их в меру сил развлекают. Спохватываются они, как правило, слишком поздно — когда получают диплом и превращаются из потребителей образовательных услуг в продавцов своей рабочей силы. И оказывается, что продавать-то им нечего: пережеванное знание прошло скозь них, не задерживаясь.

* * *

Социально-экономические преобразования и культурно-политические изменения на территории России происходят столь стремительно, что описанные выше образы «нового русского», «обманутого вкладчика», «нового бедняка», «выживающего» или «адаптированного» представителя среднего класса сходят со сцены быстрее, чем исследователям удается их зафиксировать и описать. Все эти «разночинцы» — ловцы удачи, искатели счастья или отчаявшиеся и разочарованные мизантропы, проклинающие перемены и с тоской вспоминающие «старые добрые времена», — представляют сегодня не столько социологический, сколько уже исторический интерес.

Тем не менее, именно они определили дух того странного времени, которое в экономической литературе принято называть «переходным периодом», подразумевая под этим термином неизбежный переход от тоталитаризма и плановой экономики к демократии и рыночной экономике. В последнее время, однако, среди западных политологов и экономистов уже нет столь единодушной уверенности в том, что любое общество, освободившись от диктатуры или иного какого наследия темных времен, непременно движется, то есть «переходит», к демократическому обществу с рыночной экономикой.

Страны, укладывающиеся в модель «переходных обществ» (Южная Корея, страны Центральной Европы), оказываются в явном меньшинстве. Большинство африканских и латиноамериканских стран в результате реформ, похожих на российские, повернули куда-то не туда. Западным политологам и экономистам с сожалением приходится признать, что «переходный период» в Перу, Нигерии и России, несмотря на все усилия внутренних реформаторов и внешних советчиков, вовсе не привел к созданию социально-экономической и политической системы, идентичной или хотя бы приближающейся к западным демократиям.

Именно поэтому почти невозможно предсказать, какой будет социально-экономическая и политическая элита России через 5 лет, какой будет классовая структура общества и что будут представлять собой нынешние социальные группы, описываемые социологами как «адаптированные» или «выживающие». Выживут ли «выживающие»? Адаптируются ли «адаптированные»? Или все в очередной раз резко поменяется, и те, кто сегодня покупает зарубежные автомобили и отправляется на зарубежные курорты, позавидуют тем, кто сегодня с трудом сводит концы с концами?

Феномен потребления пронизывает всю жизнь современного человека от зачатия до могилы. Еще не родившись, будущий член постиндустриального общества потребляет современные технологии планирования семьи, медицинские и образовательные услуги для беременных, процедуры установления пола и генетического анализа, витамины, здоровое питание и т. п. Сколько всего потребляют младенцы — от одноразовых подгузников до роскошных прогулочных экипажей — и не перечислить. Индустрия детского питания, средств гигиены, «развивающих» игрушек, сосок, электрических нагревателей для бутылочек, электронных устройств, оповещающих родителей о том, что чадо проснулось, — весь этот необъятный предметный мир заботливо обнимает только что родившегося человека, и эти объятия по мере его роста становятся все крепче и крепче.

Дошкольник уже придирчиво выбирает в супермаркете один из сотен видов хлопьев или йогуртов — непременно тот, в котором попадаются «призы» в виде наклеек на холодильник или других сокровищ. Он тащит няню или бабушку в Макдональдс — вовсе не потому, что голоден, а потому, что там поменялась игрушка, прилагающаяся к детскому ланчу. Он в благоговейном восторге застывает перед витриной с немыслимым количеством сортов мороженого, леденцов или мармелада, понимая безнадежность стоящей перед ним задачи — перепробовать все и выбрать любимый сорт.

С поступлением в школу к потреблению вещей и продуктов добавляется принципиально новый вид потребления. Ребенок начинает потреблять знания — «образовательные услуги», как их уже научились называть российские чиновники. И если те, кто в нашей стране эти «услуги» оказывает, пока еще по инерции относятся к себе не как к работникам сферы обслуживания, а как к служителям культа «разумного, доброго, вечного», сами дети уже с легкостью перешли на товарно-денежные отношения в сфере образования, давая друг другу списывать за деньги конспекты и измеряя стоимость вожделенной пятерки в родительских «подарках» учителям.

Для подростка, мучительно выбирающего в магазине правильный «прикид» или ревниво оценивающего степень правильности куртки, футболки и обуви своих друзей, потребление правильной одежды, правильной музыки, компьютерных игр и других развлечений превращается в идеологическую декларацию, членскую карточку клуба, в который допущены лишь правильные люди. Отсутствие символически значимой вещи грозит ему позорным изгнанием из общества — подобно тому, как отсутствие штампа в паспорте грозит нелегальному иммигранту насильственной депортацией. Именно в подростковом возрасте символическое потребление становится вопросом жизни и смерти, личной состоятельности или социального краха. И очень недальновидно со стороны родителей закрывать на это глаза и заявлять, что они не желают потакать нелепым вкусам или неумеренным запросам своего повзрослевшего отпрыска.