но он не означает, что потерпела крах тактика единого фронта — пока лишь закончился ее первый этап»[697]. Он же настоял на том, чтобы в ходе единственной встречи «девятки» (она состоялась 23 мая 1922 года) представители ИККИ поставили вопрос о созыве всемирного рабочего конгресса ультимативно, зачитав собственную статью, подготовленную специально к этому дню.

Ни Бухарин, ни тем более Радек не могли записать участие в берлинской встрече трех Интернационалов в собственный актив, тем более что сама делегация в своем отчете признала: «…что касается актуальной цели — созыва мирового конгресса — то конференция потерпела крах»[698]. Радеку оставалось лишь бросить Зиновьеву упрек в отсутствии политического чутья, поскольку его требование предъявить ультиматум закрыло коминтерновцам всякие возможности для дальнейшего маневрирования. Этот упрек уже не мог ничего изменить, хотя радековское письмо было разослано в копиях всем членам Политбюро: «Для меня было ясно, что требование Зиновьева огласить его статью на заседании комиссии девяти было тактической ошибкой… Ультиматум означал разрыв, однако когда мы доводим до разрыва, тактика состоит в том, чтобы провести его в наиболее благоприятных условиях для нас и наиболее неблагоприятных для противника. Была необходима дискуссия по сути всех требований и выдумок Второго Интернационала, которая вынудила бы разоблачиться и Двухсполовинный Интернационал. Но после изложения статьи Зиновьева для всех этих маневров уже не было места»[699].

Председатель ИККИ не обратил на этот упрек никакого внимания, поскольку переключился на решение новых задач. Летом 1922 года представители Коминтерна принимали самое активное участие в подготовке и проведении судебного процесса против партии правых эсеров (он проходил в Москве с 8 июня по 7 августа), и Зиновьев заранее распределил их роли: «Некоторые товарищи могли бы выступить в качестве защитников эсеров Коноплевой и Семенова, которые сейчас повернули к коммунизму, которые по нашему мнению выполнили свой долг, но которые все же на процессе будут выступать в роли обвиняемых»[700]. Речь шла о тех участниках процесса, на показаниях которых (подлинных и мнимых) строилась вся его режиссура, не случайно в научной литературе суд над эсерами рассматривается как предтеча сталинских показательных процессов[701].

В 1922 году такой подход казался само собой разумеющими, и Зиновьев продолжал свою мысль: «Протокол этого процесса будет, наверное, интереснейшей книгой, если удастся все хорошо зафиксировать», а сам суд в результате станет «наполовину процессом, наполовину конгрессом», сопоставимым по своему значению с форумами Коминтерна. Позже он даже увязал с началом процесса открытие Второго расширенного пленума ИККИ (7 июня 1922 года), сохранив свой наступательный настрой: «…судебный процесс станет историческим событием, он будет иметь всемирно-историческое значение, причем не только для России, но для всех тех стран, в которых Гражданская война только разворачивается»[702]. В первый день работы пленума между делегатами была распределены роли на суде: они должны были выступать обвинителями нераскаявшихся и защитниками раскаявшихся подсудимых, а также выдвинуть обвинения в адрес своих стран, которые приняли участие в интервенции против Советской России.

3.8. Лучший год Коминтерна

Карл Ретцлав, один из членов «Союза Спартака» и основателей КПГ, назвал 1922 год «лучшим годом» германской компартии[703]. Есть все основания распространить это определение на весь Коммунистический Интернационал[704]. В предшествующих очерках уже говорилось о том, что весной этого года в Берлине состоялась встреча лидеров трех рабочих Интернационалов, оставшаяся в истории единственной и уникальной. Компартии делали первые попытки практической реализации тактики единого рабочего фронта, в ряде стран включались в переговоры с социалистами по поводу предвыборных блоков, организовывали совместные забастовки и политические стачки.

Левацкие настроения на какое-то время уступили место пониманию того, что путь к власти — это не столько решительный штурм без учета потерь, сколько трудная и длительная работа по воспитанию и мобилизации своих сторонников. Да и Советская Россия, которая в конце 1922 года станет Советским Союзом, начала приходить в себя после страшных лет Гражданской войны, а ее новая экономическая политика, хотя и называлась ее творцами «стратегическим отступлением», принесла в этот год измученному населению реальную передышку. Наконец, 1922 год стал последним в политической биографии Ленина — его авторитет и влияние сплачивали старую гвардию большевизма, не давали разрастись личным конфликтам и амбициям в его ближайшем окружении.

Напротив, во многих европейских странах стал очевиден явный откат демократических преобразований. Сторонники немедленного реванша в Германии не успокоились даже после бесславного краха «капповского путча» в марте 1920 года, устроенного монархистами, оставшимися в рядах вооруженных сил Германии. Правые радикалы устроили настоящую охоту на политиков, стоявших у истоков Веймарской республики. Были совершены покушения на ее первого рейхсканцлера Филиппа Шейдемана и на Матиаса Эрцбергера, подписавшего от имени Германии Компьенское перемирие.

Оценка этих событий Зиновьевым сохраняла ортодоксальность классового подхода, отрицая самоценность борьбы за республиканские ценности. В воззвании по поводу «капповского путча» ИККИ утверждал, что «в начавшуюся эпоху Гражданской войны возможны только две диктатуры — или диктатура пролетариата, освобождающая все человечество и перестраивающая все хозяйство на коммунистических началах, или диктатура самых реакционных, диких, черносотенных буржуа и генералов, затягивающих петлю на шее рабочего класса и ведущих человечество к новым войнам. Или одна, или другая диктатура. Третьего не дано»[705].

Однако жизнь показывала, что безразличие значительной части политического спектра к демократическим устоям отбрасывает Веймарскую республику назад, ко временам «второго рейха», ничуть не приближая ее к диктатуре пролетариата. 24 июня 1922 года членами праворадикальной организации «Консул» был убит министр иностранных дел Вальтер Ратенау, выступавший за примирение с Западом и налаживание взаимовыгодных отношений с Советской Россией[706]. Рабочие партии и профсоюзные центры смогли договориться о проведении общих демонстраций и политических стачек в защиту Веймарской республики. Налицо было практическое применение тактики единого рабочего фронта, в данном случае использованной для защиты демократических завоеваний в стране.

Однако уже через несколько дней КПГ вышла из «пакта о ненападении» рабочих партий, заключенного на следующий день после похорон и подразумевавшего отказ от взаимных нападок. В основе такой непоследовательности лежала инерция полевения КПГ после изгнания из ее руководства «левитов». Руководители Берлинской организации партии во главе с Аркадием Масловым требовали дополнить соглашение пунктом о свержении правительства Вирта. Диагноз, поставленный Кларой Цеткин еще в конце 1921 года, продолжал оставаться актуальным: «Большинство членов ЦК не решается рассчитаться с масловцами потому, что они боятся вследствие этого потерять репутацию особенно радикальных»[707].

Берлинцы вели себя крайне бесцеремонно на заседаниях Правления КПГ, поскольку пользовались симпатиями Августа Клейне, выполнявшего функции представителя ИККИ в