Когда тетя Элизабет вернулась с воскресной службы в церкви Святой Девы Марии на Черч-стрит, она обнаружила, что Майя заснула на животе. Она осторожно вытянула шаль из пальцев племянницы, Майя что-то пробормотала во сне и перевернулась на спину, плотно зажав в кулак другую руку. Тетя заботливо повесила шаль в ногах кровати и прислушалась к бормотанию Майи. Непонятная тарабарщина, звучит как «Рашид… Рашид…».

– Бедняжка, – прошептала тетя Элизабет и нежно погладила племянницу по спутанным локонам. – Через что тебе пришлось пройти! Но я обещаю: время все вылечит.

– У Бэтти совершенно не получилась серая вуаль, – два дня спустя вздыхала тетя Элизабет в салоне, теребя платье Майи. Это был легкий муслиновый наряд из бенгальских пошивочных мастерских Адена, перед отъездом наскоро засунутый в дорожную сумку вместе с другими вещами. Наморщив нос, тетя поправила одну из накрахмаленных Бэтти и проглаженных горячим утюгом оборок и потеребила ее. – Должно быть, там ужасный воздух, ткань так испорчена! Но в шитье они разбираются, все сделано очень прилично, на сегодня, как исключение, сгодится.

Она погладила Майю по рукам и обхватила ее ладони.

– Я подумала, – глубоко вздохнув, начала тетя Элизабет, – возможно, нам не стоит ничего рассказывать твоим родителям. Об этом… этом происшествии в Аравии. Бедняга Джеральд и без того весь извелся, не получив ответа на оба письма. Тем более после твоего брата…

Она вытащила из рукава носовой платок, вытерла внезапно покрасневшие глаза и очень громко, совсем не по-дамски высморкалась. Майя успокоительно погладила ее по плечам, и тетя со вздохом кивнула, похлопав племянницу по руке. Она прислушалась, взяла ладонь Майи со своего плеча и крепко сжала.

– Подъезжает экипаж. Они сейчас будут.

Подобрав юбки, она поспешила навстречу приезжающим.

Майя подошла к окну, отодвинула складки длинного тюля и выглянула на мостовую Сидней-плейс. Просторный экипаж со спущенным верхом остановился перед стальной оградой. За двумя серыми в яблоках лошадьми и кучером в зеленом костюме все было черно: коляска, платья и чепцы обеих дам, вуали на их плечах, сюртук Джеральда – еще не прошел траурный год для родителей, потерявших ребенка, как и полгода для утративших брата или сестру.

Джеральд открыл дверцу экипажа и вышел, кивнул Бэтти, присевшей в приветственном реверансе, и напряженно оглядел фасад здания. Его лицо казалось серым, едва выделяясь на фоне седых волос и бороды. В ту же секунду Майя выбежала из салона, но уже на лестнице мужество покинуло ее. Она вцепилась в перила и посмотрела в зал. Бэтти забрала у Джеральда трость и цилиндр, тетя Элизабет обменялась с братом приветственными поцелуями и какими-то фразами… С колотящимся сердцем и дрожащими коленями, вцепившись в складки юбки, Майя спустилась вниз по ступеням.

Джеральд Гринвуд первым увидел дочь. Его лицо оставалось бесстрастным, только в карих глазах появился блеск. Он не распахнул объятий, лишь слегка развел в стороны руки. Но Майя поняла его, спрыгнула с последней ступени, бросилась навстречу и крепко обняла отца.

– Моя девочка, – услышала она его шепот, – моя глупая, безрассудная девочка.

Каким хрупким показался он ей в объятьях, словно истаял под ношей скорби и боли!

– Мне так жаль, – всхлипнула она, – так бесконечно жаль!

– Все хорошо. Все уже хорошо.

Он провел рукой по ее спине, лаская и легонько похлопывая. Жест выдавал его беспомощность и волнение.

– Главное, ты здорова и снова с нами.

Ангелина пролезла между ними и повисла у Майи на шее, но краем глаза Майя увидела, как отец проводит кулаком по глазам и носу, а потом украдкой сморкается в носовой платок.

– Глупышка, – прошептала Ангелина ей в ухо. – Я уже думала, что больше никогда тебя не увижу. А мне так нравилось твое всезнайство!

Быстро, словно застигнув саму себя за сентиментальностью, она выбралась из объятий старшей сестры и с ужасом оглядела ее платье.

– Боже мой, что на тебе за лохмотья?

Она изумленно теребила ленты своего безупречного головного убора.

– Давно пора снова вернуться в цивилизацию!

Майя засмеялась, неуверенно и осторожно. Увидев, что Ангелина ей подмигнула – большие голубые глаза, пленительно влажные от слез, – она нежно дотронулась до руки младшей сестры, и на какой-то момент их пальцы соединились.

Оставалась только мать. Прямая спина, ладони в черных кружевных перчатках судорожно вцепились одна в другую – аллегория «Немой укор»… За прошедшие полтора года ваятель судьбы высек четкие линии возле уголков ее рта и так долго орудовал резцом под глазами, что там залегли тени и появились морщины. Все пережитое Мартой Гринвуд отразилось на ее лице, и было нелегко определить, были ли сияющие пряди на висках еще золотыми или уже седыми. Неожиданно она протянула дочери руку. Майя послушно подошла и взяла ее в свои. Другой рукой Марта провела по ее плечам, рукам, щекам и подбородку, словно хотела удостовериться, что Майя действительно вернулась невредимой, и наконец молча обняла дочь. Она не произнесла ни звука, но Майя почувствовала, как дрожат у нее плечи, словно это Майя дарила ей утешение, а не мать ей… Продолжая молчать, Марта отступила на шаг и, покашляв, приняла строгий вид, стараясь держать себя в руках. Но когда Бэтти сообщила хозяйке, что все готово, и тетя Элизабет отправила их пить чай в сад, Марта Гринвуд шла туда под руку со старшей дочерью.

Пока они сидели под вишневым деревом в маленьком, обнесенном изгородью садике, среди рододендронов и кустов роз, под птичий щебет и жужжание пчел, атмосфера была натянутая. За чаем со знаменитыми батскими булочками – маленькими круглыми дрожжевыми пирожками с изюмом и комочками сахара – с маслом и мармеладом, они обменивались малозначительными фразами, постепенно наводя мост над пропастью, давно возникшей между Майей и ее семьей.

– Все, что я могу рассказать словами, кажется пустым и незначительным, – объяснила свое молчание Майя, положив локти на стол. Она подвигала на блюдце чайную ложку и глубоко вздохнула. – Когда я решилась поехать домой, у нас сначала не было денег.

Бровь Марты Гринвуд поползла вверх, и она отодвинула чашку.

– Очевидно, жалованье в Адене настолько скудное, что твой супруг даже не смог купить обручального кольца, – заметила она и указала на пустую левую руку дочери, чьи пальцы сразу сложились в кулак. Марта была строга, сколько Майя себя помнила, но презрительный тон в ее голосе был ей в новинку. Он скорее огорчил, чем задел Майю, это было проявлением боли ее матери и враждебности к жизни, что забрала любимого пасынка.

– Нет, мама, на самом деле он подарил мне кольцо. Но оно… пропало. Как и, – она сглотнула и виновато улыбнулась, ощупывая горло и глядя на Джеральда, – как и бабушкин медальон.

«Прости, отец».

Джеральд слабо кивнул, ненадолго прикрыв глаза, дав понять, что это значительная утрата, но возвращение дочери куда важнее.