В довершение всех несчастий Камачо его банда благородных воинов находилась на грани мятежа. Начались открытые разговоры о том, чтобы повернуть назад. Мол, нет никакого англичанина и каравана с сокровищами, а если и есть, он уже далеко и с каждым днем уходит все дальше. Они устали карабкаться вверх-вниз по гребням и оврагам, вода иссякла, и поддерживать дух предприятия стало нелегко. Зачинщики то и дело напоминали остальным, что в их отсутствие полагающаяся всем доля в прибылях каравана разлетится в пух и прах. Пятьдесят рабов в руках стоят больше, чем сто мифических англичан впереди. Находилось множество веских причин, чтобы вернуться.

Перейре, в свою очередь, возвращаться было незачем, его ждал разве что гнев единокровного брата. Кроме того, ему нужно было уладить одно дело, нет, даже два. Он надеялся, что они устроят так, чтобы англичанин с сестрой остались в живых, особенно женщина. Несмотря на жару и жажду, стоило ему вспомнить ее в мужских брюках, как в паху все наливалось тяжестью. Он с усилием вернулся к действительности и взглянул через плечо на расхристанную цепочку бандитов.

Надо будет убить одного из них, решил он несколько часов назад. Чертовы пожиратели падали, это единственный язык, который они понимают. Нужно дать им урок, чтобы держали носы выше и шагали веселей.

Он уже решил, кого изберет. Больше всех болтал и красноречивее всех ратовал за возвращение на побережье одноглазый абиссинец, слепой на левый глаз. Сложность заключалась в том, что работу нужно было сделать чисто. Впечатление на его людей произведет нож, а не ружье. Но абиссинец не позволял никому подходить к себе близко с незрячей стороны. Стараясь не выдать себя, Камачо несколько раз пытался подкрасться к нему слева, но всякий раз абиссинец поворачивал к нему голову с густой шевелюрой курчавых волос и ухмылялся, а из пустой глазницы по щеке текли слезы.

Камачо, однако, был человеком настойчивым и изобретательным. Португалец заметил, что едва он выходил из слепого пятна абиссинца, как тот расслаблялся и становился болтливым и высокомерным. Камачо еще дважды пытался подойти слева, и дважды абиссинец поворачивался и встречал его холодным неподвижным взглядом. Перейра вырабатывал у жертвы привычку, приучая к тому, что угроза может подступить только слева, и однажды утром, когда все остановились, Камачо демонстративно присел на корточки справа. Абиссинец ухмыльнулся и рукавом вытер горлышко почти пустой бутыли с водой.

— Все. Дальше я не пойду, — объявил одноглазый на довольно беглом португальском. — Клянусь святыми ранами Христовыми. — Он коснулся коптского золотого креста, висевшего у него на шее. — Шагу не ступлю. Я иду назад.

Обмахиваясь фетровой шляпой, Камачо пожал плечами и ответил на холодную ухмылку лучезарной улыбкой.

— Тогда выпьем за твой уход. — Свободной рукой он поднял свою бутыль с водой и слегка потряс. Влаги там было с чашку, не больше. Все инстинктивно уставились на бутыль. Вода означала жизнь, даже единственный глаз абиссинца впился в сосуд.

Бутыль выскользнула из пальцев вожака. Это произошло будто невзначай, она откатилась к ноге абиссинца, и чистая вода с бульканьем потекла на спеченную землю. Вскрикнув, абиссинец нагнулся и потянулся к бутыли правой рукой — рукой, державшей нож.

Никто не заметил, как шевельнулся Камачо. Свое оружие он держал в подкладке фетровой шляпы. Вдруг стальное лезвие мелькнуло позади правого уха абиссинца, и вот уже из его головы торчит лишь костяная рукоять. Абиссинец озадаченно поднял руку и потрогал рукоять ножа, мигнул единственным глазом, открыл рот, плотно его закрыл и рухнул лицом вниз прямо на бутыль с водой.

Камачо стоял над ним, сжимая в обеих руках пистолеты со взведенными курками.

— Кто еще хочет поклясться святыми ранами Христовыми? — улыбнулся он, сверкнув крупными белыми зубами. — Никто? Очень хорошо, тогда поклянусь я. Клянусь давно утраченной девственностью ваших сестер, которую они продавали сотни раз по эскудо за пучок. — Такое кощунство потрясло даже этих видавших виды людей. — Клянусь вашим вялым жалким мужским достоинством, которое я бы с удовольствием отстрелил. — Вдруг он запнулся на полуслове.

В тихом воздухе знойного утра прозвучал тихий хлопок, такой далекий и слабый, что в первый момент никто из них не распознал ведущейся ружейной стрельбы. Камачо первым пришел в себя и заткнул пистолеты за пояс. Они больше не нужны. Португалец побежал к гребню скалистого копи, на котором они сидели.

Далеко впереди в чистое голубое небо подымался столб сероватого дыма. При таком рельефе до него был день пути по страшному крутому краю обрыва.

Его солдаты, снова преданные и горящие боевым пылом, смеялись и радостно похлопывали друг друга по плечу. Жаль абиссинца, признал Камачо, он был хорошим бойцом, как и все его люди, и теперь, когда они нашли англичанина, его будет не хватать.

Камачо обхватил ладонями сигару, глубоко затянулся и прищурился: свет разгоравшегося дня слепил глаза. Солнце смыло с пейзажа все краски, лишь под камнями и деревьями лежали тени, темные, с резко очерченными краями.

Через узкую лощину очень медленно двигалась колонна людей. Вряд ли они делают больше двух километров в час, прикинул Перейра.

Он снял фетровую шляпу и осторожно выпустил туда дым. Дым не повис столбом в воздухе, привлекая внимание наблюдателя, а рассеялся в ничто.

Камачо не видел ничего странного в том, что готтентотский воин несет впереди колонны английский флаг. Даже в этом пустынном, Богом забытом уголке планеты, где серая пыль давно осела на высокие горы, а цепкий терновник обвил холмы, флаг обещал защиту, служил предупреждением для тех, кто может встать на их пути. В Африке все караваны шли под флагом.

Камачо снова затянулся черной сигарой и еще раз подивился, каким безошибочным оказался совет его брата Альфонсе. Сделать дело можно только ночью. Колонна растянулась больше чем на полтора километра, между группами носильщиков оставались большие промежутки — а с ним было всего восемнадцать человек. Если напасть среди бела дня, ему придется сосредоточить силы на готтентотских воинах, идущих впереди и позади каравана. Он ясно представил, что произойдет после первого выстрела. Сотня носильщиков бросит поклажу и разбежится по кустам, а когда схватка закончится, нести добычу будет некому.

Кроме того, ему обязательно нужно было дождаться, пока к каравану присоединится англичанин. Перейра догадывался, что Зуга Баллантайн отправился на разведку или на охоту и до наступления ночи вернется в колонну.

Женщина была там. Камачо увидел ее. Она ступила на бревно, лежащее поперек тропинки, мгновение балансировала на нем, длинноногая, в этих сводящих с ума брюках, а потом соскочила на землю. Камачо провел несколько приятных минут в эротических мечтаниях. У него двадцать дней не было женщины, и это придавало его похоти, не притупившейся от долгого жаркого пути, особую остроту.

Он сладко вздохнул и снова прищурился, задумавшись над более неотложной задачей. Альфонсе был прав, им придется ждать до ночи. Сегодня будет хорошая ночь для такого дела, луна должна взойти очень поздно, за час до полуночи.