Если бы кондукторы были в контакте не только с изучающими их возможности специалистами, но и друг с другом, они, кондукторы, может быть, и замечали бы, что некоторые из тех, кто прежде сотрудничал с институтом, больше никогда уже не приходят сюда. Но на то и существовал в институте координатор встреч Коля Петров, чтобы кондукторы никогда не пересекались друг с другом на вверенной ему территории: уж за этим-то он следил бдительнее некуда. Тем более что – по заведенному Мордвиновым порядку – входить в помещение НИИЧР и выходить из него полагалось через разные двери. Кое-кто из них, наверное, думал, будто никаких других кондукторов при институте и нет вовсе… как знать.

– У нас тут в центре революция, – виновато сообщила Леночка Льву по телефону. – Так что прийти не получается.

Так начались быстрые девяностые.

Революция 1991 года прошла мимо Льва. Даже не столько мимо Льва, сколько вообще мимо северной части Ленинградского проспекта, оставшейся равнодушной к революции. Лев, челночком ходивший по коротенькой ниточке между домом и библиотекой, мог бы о революции ничего больше и не узнать, если бы не коллеги. Они бросались под танки, смущали солдат гвоздиками, дежурили у Белого дома, но пару раз все-таки заглянули на работу: якобы поделиться новостями, однако похоже было – похвастаться. Впрочем, хвастаться особенно было не перед кем: в библиотеке сидели только Лев и Лия Вольфовна, равнодушная к революции, как северная часть Ленинградского проспекта. Сам Лев, может быть, и пошел бы вместе с библиотечными к Белому дому, но Лия Вольфовна сказала ему: «Эта буря не твоя», – он согласился. И эта буря была не его. Похоже, что своей бури у него просто не было.

Участие Лии Вольфовны к тому, как он жил свою жизнь, уже перестало удивлять его. А что у них были за отношения – Бог знает! Кажется, Лия Вольфовна решила присматривать за Львом. Напоминать ему о том, что следует наконец получить талоны и успеть купить какой-нибудь еды. Напоминать, что зарплаты в следующем месяце не выдадут и неплохо бы отложить какое-то количество денег в этом. Напоминать, что в магазинах теперь шаром покати, но зато на каждом шагу рынки. Что пора поменять зимнюю куртку на более легкую, что пора переставить часы на летнее или зимнее время, что пора постричься… По крайней мере, половину всего этого Лев и сам помнил, но всякий раз вежливо благодарил Лию Вольфовну за заботу – и видел, как та радовалась.

А к революционерам Лев и Лия Вольфовна присоединились лишь в последний день, когда те, позвонив, строго сказали, что сегодня всем надо наконец слиться-со-своим-народом – иначе, дескать, они не русские и не интеллигенты. Лия Вольфовна, язвительно подтвердив, что они со Львом не русские и не интеллигенты, все-таки сказала: надо сходить, там демонстрация, вроде… День запомнился Льву эйфорическим маршем в сторону Лубянки: люди плакали, пели, плясали, размахивали над головами чем пришлось и кричали: «Не бойтесь ничего!»… в общем, сумасшедший дом. Но еще больше запомнилось Льву столь же эйфорическое ощущение, что назавтра он проснется в новой стране. А вот, господа, андерманир штук, другой вид: новая страна стоит…

В стране он назавтра проснулся той же самой. Не изменилось решительным образом ничего – словно никакого такого особенного дня накануне и не было. Ничего не изменилось и через неделю. И через месяц. Потом, в самом конце года страна, показалось, исчезла, но тут же выяснилось, что никуда она не исчезла, а просто по-другому теперь называется. Привыкнуть к новому названию было трудно, поскольку оно относилось ко все той же стране. Впрочем, Лев знал, что дело не в этом. Он знал, что дело ни в чем из того, что происходит вокруг.

– Это как с фокусами, – говорил он деду Антонио. – То есть, дело всегда в том, во что верят зрители, а не в том, во что верит фокусник, так ведь?

– Так, да не так, – вздыхал дед Антонио. – Зрители верят в то, во что хотят верить, а вот научить их хотеть верить именно в это – задача фокусника… Только беда-то, видишь ли, в том, что новые фокусники не могут научить верить: они сами не верят ни во что…

– А ты веришь, дед Антонио?

– Я только в тебя верю, – был ответ. И – короткий смешок: – Но оно и понятно: я же целиком от тебя завишу!

– Это как?

– Да так же, как ты от меня зависел, когда тебя в шесть лет ко мне привезли… всего в желтом, – рассмеялся дед Антонио. – Забудь я о тебе тогда на неделю – и не было б тебя.

– Может, и к лучшему бы, – подумал Лев и услышал: «Вот дурак-то, прости господи!» – Дед Антонио читал мысли.

На этом разговоре и закончился рабочий день, короткий сегодня.

– Лев, – крикнула Лия Вольфовна из своего кабинета. – На часы-то смотрите? Я ушла, до понедельника!

– До понедельника, Лия Вольфовна…

А Лев с дедом Антонио отправились, значит, гулять – причем прямо от библиотеки, по Москве № 2, как назвал бы это Владлен Семенович. Впрочем, ни дурацкого названия «Москва № 2», ни самого Владлена Семеновича они не знали… во всяком случае, пока. Ну, не знали – и не знали.

Лев любил эти прогулки больше всего на свете. Они напоминали ему «колыбельную», которую пел – то есть, нараспев говорил – маленькому Льву дед. А вот, господа, андерманир штук – новый вид: Ходынская улица бурлит… андерманир штук – другой вид: Зыковская улица гудит… андерманир штук – богатый вид: 3-й, 4-й, 5-й – вплоть до 15-го – Боткинский проезд шумит, и так далее.

Проводником был дед Антонио, ему же принадлежала и сама идея прогулок по Территории: так они в конце концов обозначили все, официально не существовавшее. Лев пока не мог ориентироваться на Территории один. Не раз случалось так, что внезапно где-нибудь среди неизвестных ему улиц возникала в нем маленькая паника. Впрочем, рядом всегда был дед Антонио, тихонько командовавший: «А теперь направо, в эту арку, львенок, вот… так хорошо, иди дальше через двор прямо до упора, правильно… видишь эту скошенную стену? Нам под нее и – прямо, до первого перекрестка: свернешь налево – там и будет Ленинградский проспект, совсем близко от „Динамо“»…

Правда, постепенно Лев учился находить обратный путь и сам. Дело было, оказывается, вовсе не в улицах. Дело было в дворах – и теперь наконец до Льва дошел тайный смысл выражения «ходить дворами»… а еще дело было в переулках и переулочках, тупиках и тупичках и, конечно, в самых разнообразных перекрестках, являвшихся в действительности средоточием гораздо большего числа лучей, чем три или даже четыре: то и дело лучей оказывалось пять, шесть, семь… сколько угодно! Следовало просто быть гораздо внимательнее, чем Лев привык, – и тогда на Территории начинала проступать потаенная география Москвы: сложная и запутанная настолько, что Лев столбенел просто на каждом шагу.

– Любой город есть палимпсест, Лев… чего ж столбенеть-то? – удивлялся дед Антонио.

– Как же я мог всего этого не видеть, дед Антонио? Как мы все могли этого не видеть?

– Да мы же москвичи, Лев! А москвич – это тот, кто знает не только то, что в Москве есть, но и то, чего в Москве нет. Так же, например, твердо, как он знает, что в Москве есть Новая Басманная улица, знает он, что Старой Басманной улицы нет в Москве, а есть вместо нее улица Карла Маркса… вот, по которой мы с тобой сейчас и идем. Москвичу – ммм… если он, конечно, не родился в прошлом веке, но тогда вероятность того, что он до сих пор жив, довольно мала! – и в голову не придет искать Старую Басманную. Что же касается приезжих, так называемых гостей столицы, – они знают только то, что в Москве есть. Есть, например, Новая Басманная – значит, и Старая Басманная есть. Ну и… ищут эту Старую Басманную, ищут – и находят. Смотри, Лев, мы сейчас с тобой на Старую Басманную именно с Карла Маркса выходим… андерманир штук – прекрасный вид: Старая Басманная стоит!