Войдылу вешают прямо во дворе замка, и грузное тело его враз повисает, не вздрогнув, только дрожит веревка, натянувшись струной, да капает вниз, на плиты, стекающая с расшитых жемчугом сапогов моча.

Витовту Кейстут написал в тот же вечер, прилагая добытый договор с немцами:

– «Вот тебе подлинный договор, написанный на наше лихо… А я великому князю Ягайле никакого зла не сделал, не дотронулся ни до имений его, ни до стад его, и сам он у меня не в плену, ходит только за моею стражей. Отчину его, Витебск и Крево, все отдам, и ничего не возьму, и ни во что не вступлюсь, а что я теперь сделал, то нельзя было не сделать, берег свою голову».

Великое княжение под Ягайлою, впрочем, Кейстут забирает себе, к радости всего города. Ягайло с Ульянией, выпущенные из-под стражи, переезжают в Витебск.

И переехавши, тотчас начинают новые переговоры с немцами.

Ягайло не сокрушен, не испуган даже, он попросту выжидает. Ягайло уже теперь умеет ждать, а с годами это свойство укрепляется в нем. В знаменитой битве с тевтонами на поле Грюнвальда он тоже ждал. Ждал и молился в шатре, пока рыцари громили плохо вооруженные литовские дружины Александра-Витовта. И едва не дождал разгрома всех своих ратей. Спасли сражение, понеся страшные потери, русские смоленские полки. А если бы не спасли? А если бы вал бегущих опрокинул и смял не вступившую в дело польскую конницу? Гибелью и Литвы, и Польши могло обернуться поле Грюнвальда, и только потому, что Ягайло паче победы над врагом хотел ослабить своего двоюродного брата! И почему он отказался затем от предложения чехов сдать ему крепость Мариенбург, последний крестоносный оплот, и тем навсегда покончить с Орденом? Мог. И не сделал! Сорвавши победу над вековым врагом! И тем заложил основу всех прочих бед, протянувшихся через столетия.

Не в похвалу, но в укор надобно поставить королю Владиславу-Ягайле Грюнвальдскую битву!

Итак, Ульяна, вовсе забывшая обо всем, кроме карьеры своего любимого сына, и ее ненаглядный Ягайло вновь вступили в сношения с немцами. Послом и клевретом Ягайлы теперь стал его брат, Скиргайло (именно он, поскольку далеко не все дети Ульянии разделяли взгляды и замыслы Ягайлы).

Ягайло, впрочем, не только ждет. Он собирает войска, совокупляет вокруг себя верных соратников и холопов, готовых на любое преступление ради господина своего, деятельно выискивая врагов Кейстутовых, которых тоже хватало среди тогдашних литвинов. (А нет горшей гибели, чем раздрасие среди людей одного языка, готовых губить друг друга вместо того, чтобы совокупными силами защищать страну, нет горшей беды для народа!) И час приходит. Послушливость Ольгердовичей вышней власти целиком держалась на том, что они имели дело с отцом. При мертвом Ольгерде – да еще перед лицом виленских свар – все должно было пойти и пошло иначе.

Дмитрий-Корибут, князь Новгорода-Северского, отказал в послушании дяде.

Кейстут собрал войско и двинулся за Днепр. Тотчас Ягайло с матерью посылают к немцам. Рыцари Тевтонского ордена немедленно выступают в поход.

(Это их звездный час, этого мгновения упустить нельзя!) Рыцари берут Вильну! Почти без боя! Вильна растеряна. К Вильне подступает прежний великий князь! Ему (а не немцам!) открывают они ворота.

От Вильны до Трок всего часа два конского бега. Для обороны ничто не готово, да и кто знал! Спешно кидают на конские спины переметные сумы с казною. Бирута, замотанная до глаз, уже на коне. Витовт еще медлит, озирая отцовские хоромы… Скорее! Крепость бросают без боя. Рыцари, обнаживши мечи, уже въезжают в сонные Троки под неистовый лай собак и звонкий куриный пополох, когда последние литовские дружинники, горяча коней, проскакивают по двое через долгий деревянный мост. Глухой и звонкий топот копыт. Короткое ржанье. Смолистый факел прощально пылает на башне. Где-то в городе уже вспыхивает огонь… И уже издали доносит тот утробный, низкий, неразборчивый и заполошный зык, который восстает всегда, когда враг нежданно врывается в селение…

Успев оторваться от погони, Витовт уходит в Гродно и оттуда уже посылает гонца к отцу.

Кейстут, только-только осадивший Новгород-Северский, получает известие ночью. Бормочет: «Так и знал!» Но не знал он ничего, тоже верил, как и Витовт, Ягайле.

Опытный воин, он, однако, не кидается сразу на Вильну, а сперва идет с ратью на Жемайтию. Жмудины стекаются толпами. Дружина Кейстута растет.

Теперь уже можно начинать!

Недалеко от Трок Кейстут с Витовтом встречают литовско-немецкую рать Ягайлы. У Кейстута втрое больше воинов, и исход сражения почти несомненен.

Но тут в стане завтрашних победителей появляется Скиргайло, посланный братом, с униженною просьбою о мире. Мол, решил было вернуть себе великий стол, но ныне раскаялся, отдает все и всего отступает, молит унять меч и не губить ратных в междоусобной войне. Клянется не изменять впредь Кейстуту… Ну и так далее, все, что говорится обычно в подобных случаях.

Отступаясь великого стола, Ягайло звал Кейстута с Витовтом в Вильну, дабы там заключить окончательный нерушимый договор. Кейстут было отказался наотрез, но Витовт начал уговаривать отца, а потом Скиргайло в палатке Кейстута принес клятву, что Кейстуту в Вильне не угрожает никакая опасность. Он клялся по-литовски, по-древнему, будучи, однако, христианином, для которого языческая клятва необязательна (так же, как для язычника необязательна христианская клятва). Скиргайло был таким же безразличным к вере и святыням, как и его брат, как и отец; не веруя ни во что истинно, он применял любую веру так и тогда, когда ему это было выгодно.

Страшен час в жизни народа, когда отпадает одна вера и еще не привита другая! Когда нет обязательной морали, а есть мораль только к случаю и по поводу (вроде «классовой морали», прикрывающей полный аморализм). Страшен, ибо не на кого опереться, не к чему, ни к каким нерушимым символам, не можно воззвать. Трудно найти приверженца, друга, даже единомышленника…

Найдись в потомках Ольгерда с Кейстутом двое таких, каковы были Кейстут и Ольгерд, и, как знать, не по-иному ли потекла бы вся дальнейшая история Литвы?

И вот от могучего войска, от верной победы оба, отец и сын, направляются с горстью дружины в Вильну, заключать «нерушимый договор». О чем они думали?! О чем думал Витовт, который едет со всею семьею, со своими сокольничим и поваром? Смешно! И горько. У всех ворот Вильны – немецкая стража. В верхнем замке – сплошь Ягайловы прихвостни. Отца с сыном хватают. Заковывают в цепи. Разводят поврозь.

Кейстута тотчас, боясь народного мятежа, отсылают в кандалах в Крево, под надзор тамошней челяди. С ним лишь один слуга, допущенный к обслуживанию своего господина, и более никого. Прочие или отступились, или перебиты.

Витовта сажают в угловую башню Виленского верхнего замка. Сквозь крохотное, забранное решеткой оконце видна лишь воздушная твердь над страшным провалом вниз, к изножью горы, над пропастью.