Но слишком рано он решил, что все солдаты, охранявшие Освальда, перебиты. Справа из-за опрокинутого стола вдруг выскочили двое солдат. Люк все же успел повернуться в их сторону и взмахом меча поразил одного из нападавших в бок. А высвободив лезвие, тут же снова размахнулся и ударил второго в плечо. Все произошло почти мгновенно, и путь для него был снова открыт.

Тяжело дыша, Люк взглянул на возвышение и от удивления застыл неподвижно. Там, держа свой меч с какой-то нарочитой небрежностью, Жан-Поль приставил его острие к горлу Освальда.

– Бросай оружие, Освальд, – тихо сказал он, и злобная улыбка скривила его губы. – Бросай меч, или у тебя сейчас будет два разинутых рта вместо одного.

– Будь ты проклят… – выдохнул Освальд. – Будь ты проклят, предатель.

– Нет, Освальд… Я тоже сакс до мозга костей, несмотря на то, что отец мой нормандец. Но я достаточно умен, чтобы понять, с кем мне лучше иметь дело. И будь уверен, не с тобой. А теперь брось свой меч и готовься отвечать перед моим братом!

С проклятием Освальд опустил свой меч, но глаза его пылали ненавистью. Люк подался вперед, разгадав раньше брата, его намерение, но было уже поздно.

Извернувшись, Освальд снизу ударил Жан-Поля в бок, в тот же миг отпрянув в сторону, чтобы избежать ответного удара мечом. Но он был недостаточно проворен: лезвие меча Жан-Поля все же скользнуло сбоку по его шее, оставив глубокую рану, из которой хлынула кровь.

Освальд задергался, осел, и его колени тяжело ударились о каменный пол. Жан-Поль повернулся, стараясь удержаться на ногах, но не смог и медленно опустился на колени, скользя руками по лезвию своего меча. Глаза его уже подернулись пеленой, а из разверстой раны на боку полилась кровь, когда, бросившись к нему, Люк подхватил брата на руки.

– О Боже, Жан-Поль…

Морщась от боли, брат поднял затухающий взгляд. Его рука поймала рукав Люка и крепко вцепилась в него.

– Про… прости меня, Люк…

– Да, Жан-Поль, я тебя прощаю. Но лучше молчи. Береги силы, пока…

– Нет… – Пальцы на его рукаве разжались. – Это… напрасно. Не думай… что я был против тебя. Я… нет. – Он содрогнулся, его губы беззвучно зашевелились, и Люк наклонился поближе, чтобы услышать последние слова. – Храни то… что ты добыл, брат. – Жан-Поль судорожно втянул в себя воздух, и ресницы его затрепетали. – Твоя жена… твоя Кора в… в подземелье… Я пытался… помочь ей.

– Я верю, Жан-Поль. Ты искупил свою вину, брат. А теперь полежи, побереги силы.

Легкая улыбка задрожала на губах Жан-Поля, и тело его содрогнулось в смертельных конвульсиях. Он сделал еще один судорожный вздох, и этот вздох стал для него последним. Люк смотрел на брата, и сердце его сжималось от горя. Он мысленно молил Жан-Поля простить за темные подозрения, которые питал в отношении его.

– Милорд!

Люк оглянулся. Рядом, тяжело дыша, стоял Кервин. Глаза его были полны сочувствия, но видно было, что он хочет сообщить что-то важное.

– Что, Кервин?

– Реми открыл ворота. Наши уже внутри, и победа за нами. Что будем делать с изменниками?

Люк взглянул на безжизненное тело Жан-Поля и тихо прикрыл его невидящие синие глаза.

– Не надо их убивать. У человека должно быть время раскаяться, возможность искупить свою вину. Тем воинам, которые присягнут мне в верности, я дам еще один шанс.

Он поднялся на ноги и повернулся к дверям.

– Найдите человека с ключами от подземелья и приведите его ко мне.

Кора старалась дышать как можно реже. Она берегла воздух, втягивая его глубоко в легкие и очень медленно выпуская вновь. Но головокружение все усиливалось. Эта проверка на выносливость, говорила она себе, терпи, ты должна терпеть и ждать. Люк придет за тобой. Он должен прийти обязательно.

Она закрыла глаза. Рана в боку болела, но кровь уже перестала сочиться. Ее платье с той стороны уже высохло и коробилось от засохшей крови. Время текло страшно медленно: неужели все еще ночь? А может, уже рассвело?..

Кора все время помнила о своей волчице, хотя пыталась не думать о ней. При воспоминании о безжизненном теле Шебы, распростертом на камнях, слезы наворачивались ей на глаза, и она не могла даже стереть их в такой тесноте.

Вспомнив о Хардреде, она подумала, какую же ненависть он питал к ней все эти годы! Он был слугой ее отца, всего лишь рабом в глазах нормандцев, и при новых хозяевах лишился всего. Он не мог стерпеть того, что она все отдала Люку, и затаил злобу против нее. И по-своему он был прав. Все происходило мало-помалу, очень медленно, и Кора только сейчас поняла, как много она уступила. Но, и осознав, она не сожалела об этом. Люк был достойным господином Вулфриджа, достойным и ее сердца.

Она вспомнила о клятве, которую когда-то дала: ни за что не сдаться добровольно. В каком-то смысле она сдержала эту клятву, поскольку боролась с собой до конца. Это была невольная капитуляция, но теперь она стала полной – и добровольной.

С тех пор как муж уехал, Кора много думала о том, что он сказал перед отъездом, и поняла, что Люк был во всех отношениях прав. Если вовремя не усмирить мятежных баронов, он потеряет все. Освальд должен покориться, как это сделали Эдвин и Леофрик. Напрасно она возмущалась кажущейся жестокостью Люка. Он лучше знал, что надо делать, чтобы на землях Вулфриджа воцарился мир.

Думая о нем, Кора попыталась представить себе его лицо. Черные глаза, отененные густыми ресницами, едва заметный шрам на щеке, насмешливый изгиб рта… Она почти наяву могла ощущать, как он целует ее, чувствовать его силу, тяжесть его тела на себе.

Ей было так тесно, что она не могла дышать. Сундук, казалось, с каждым ее вдохом уменьшался в размерах. Он давил на нее так, что ей хотелось завопить, но она не решилась расходовать на это воздух. Ногти ее больно впились в ладони, и Кора уже жаждала впасть в забытье, лишь бы не ощущать угрожающей тесноты этого сундука.

В ушах у нее стоял звон, прерывистое дыхание становилось все более слабым. Она умирала. Возможно, спасение к ней придет, но будет слишком поздно. Воздух уже на исходе, а отверстия в сундуке так малы…

Снаружи донесся какой-то шум, Кора хотела пошевельнуться, но не смогла. Как душно! Легкие ее болели, а в груди начало колоть. Она хотела умереть тихо, уснуть навек… провалиться в спасительное забытье, но тело не слушалось ее. В припадке удушья Кора непроизвольно изогнулась, колотя ногами и руками в стены своей крошечной тюрьмы…

Снова раздался шум, едва различимый теперь из-за громоподобных ударов ее сердца. Он отдавался в ушах каким-то смертельным звоном, и она хрипела, корчась от невыносимой боли в груди.

Еще отчаянней заколотила Кора в потолок своей темницы руками и ногами, пытаясь удержаться на грани ускользающего сознания, пытаясь не впасть в последнее забытье. Снова она подумала о Люке и попыталась представить его лицо. Но оно становилось таким темным… оно расплывалось… оно ускользало куда-то от нее.