И никогда они не были сильнее, чем сейчас, с этой войной, с Бренором, высмеивающим Соглашение Ущелья Гарумна, как худшую ошибку, с Кэтти-бри, моей любимой Кэтти-бри, настаивающей на словах Миликки. Богини, которой мы оба дорожим. И все эти люди из давно прошедших дней, из той давно пустующей деревни, что стоит у Сарбрина, деревни, чье название я даже не могу вспомнить, получат оправдание в своих действиях.

Я не могу смириться с этим. Я просто не могу.

Утверждения Кэтти-бри сокрушают меня и выбивают землю из-под моих ног, покуда я совершенно не погружаюсь в отчаяние. Ибо, когда я убиваю, даже в бою, я чувствую, как часть моей души уходит вместе с побежденным врагом. Я чувствую, словно становлюсь чуть хуже. Я примирился со своей душой, напоминая себе о том, что таковые действия необходимы, поэтому крылья вины не захватывают меня в свой темный плен.

Но что если я подвожу требования Миликки к их логическим последствиям? Что делать, если мой путь пройдет через деревню орков или гоблинов, которые не проявят ко мне агрессии, не покажут никакого намерения вести войну или совершать иные преступления? Что, если я пойду искать ясли, как недавно говорила Кэтти-бри, со своим насмешливым акцентом издавая старый дворфский клич “Где тут детская?”

Конечно, тогда, по указу Миликки, я должен буду расправиться с детьми гоблинов, даже с младенцами. Убивать стариков и немощных, даже если они не совершили никаких преступлений и не проявляли недружелюбия.

Нет.

Я не буду.

Такие действия сдавят мое сердце железным кольцом, как несправедливые и жестокие. Такие действия стирают грань между добром и злом. Такие действия пойдут вразрез с моей собственной совестью, какими бы не были требования Миликки!

В конечном итоге именно это, как мне кажется, заставит разумное существо пасть. Какой болью ляжет убийство на душу и сердце того, кто поднял руку на старого и немощного орка, или на ребенка гоблина? Какое пятно расползется, навеки закрывая собой доверие, чувство правды, веру в себя, которые так важны для воина?

Если я должен вести ужасную битву - пусть так и будет. Если я должен убивать, то пусть так и будет.

Если я должен.

Только если я должен!

Моя чистая совесть защищает меня от ямы, чья тьма слишком беспросветна, чтобы даже заглянуть в это место. Надеюсь, что Бренор и Кэтти-бри никогда не попадут туда.

Но что все это значит для моего служения Миликки, прообразу богини, в которую я верил, для той, что была в моем сердце? Что значит это для единорога - её коня - которого я вызываю с помощью свистка на шее? Что это значит для моих вернувшихся друзей, Компаньонов из Халла? Они рядом со мною снова, и все мы согласны, что это стало возможным лишь с благословения и желания Миликки.

Кэтти-бри рассказывает о воле Миликки по отношению к гоблиноидам. Она - жрица Миликки, владеющая магической силой, ниспосланной ей богиней. Как могла она ошибаться в данном вопросе?

Да, Кэтти-бри сказала правду о словах богини.

Осознание этого приносит самую большую боль. Я чувствую себя обманутым. Я чувствую противоречия, мой голос больше не звучит вместе с песнью богини.

И если мое сердце больше не верит слову Миликки…

Черт с этими богами! Кто эти существа, так жестоко играющие с чувствами разумных и честных смертных?

Я ломал голову и копался в своих воспоминаниях, пытаясь доказать себе, что я не прав. Я пытался доказать себе, что гоблин Нойхейм просто манипулировал мною, чтобы попытаться спасти свою шкуру.

Нойхейм не был бедной жертвой людей. Он был подлым, коварным убийцей, который оставался живым лишь по милости своих хозяев.

Должно быть так.

Но я не могу поверить в это. Просто не могу. Я не ошибся, не ошибся в моем изначальном представлении о Нойхейме. Я не был неправ, думая о Джессе, полу-орке, друге, компаньоне, которая много лет путешествовала рядом со мной, Тибблдорфом Пуэнтом и Бренором Боевым Молотом.

Но я должен поверить, что был не прав, или что была права Миликки. Как такое возможно?

Как могла богиня, которую я хранил в своем сердце, как воплощение лучших качеств, быть не правой? Как может быть жалкой пародией песня Миликки, которую я храню в своей душе?

Не ошибаются ли боги, присматривая за нами, раз мы - лишь кусочки на доске сава? Я - только пешка?

Тогда мой разум, моя совесть, моя способность мыслить самостоятельно и моя мораль должны быть отброшены, подчиненные волей высшего существа…

Но нет, я не смогу так поступить. Не в простых вопросах правильного и не правильного. Независимо от того, что скажет Миликки, я не могу оправдать действия этого работорговца Рико и других, которые мучили, пытали, и, в конце концов, убили Нойхейма. Независимо от того, что скажет мне Миликки, её слова не должны идти вразрез с тем, что я знаю, как истинное и верное.

Так должно быть! Это не высокомерие, но крик, что внутренний моральный компас, совесть разумного существа, не может быть проигнорирован в таких вопросах. Я не взываю к анархии, в этой софистике я ничего не предлагаю, но я настаиваю на том, что истины о добре и зле должны быть универсальны.

И одна из этих истин должна гласить, что личностные качества существа перевешивают внешние атрибуты смертной оболочки.

Я чувствую себя потерянным. В эту Зиму Железного Дворфа я чувствую себя больным и сомневающимся.

Раз я прошу людей, дворфов, иногда даже эльфов, рассматривать мои деяния, а не репутацию моего народа, то должен проявлять такую же вежливость, такую же политику, такое же уважение к любому разумному существу.

Мои руки сейчас дрожат. Я читал записки, написанные мною век назад, с сердцем, полным благодати Миликки, в которую я верил, в которой я не сомневался.

«Закат, - писал я, и вижу опускающийся огненный шар так же ясно, как в тот роковой день. - Еще один день сменился ночью, и я сижу на склоне горы, неподалеку от Мифрил Халла.»

Загадка ночи снова опустилась на мир, но знает ли Нойхейм теперь ответ на куда большую загадку? Я часто задаюсь вопросом куда ушли те, кто покинул этот мир раньше меня, кто уже нашел то, чего я не найду, пока не умру сам. Отправился ли Нойхем в то место, где ему живется лучше, чем в рабстве у Рико?

«Если загробная жизнь - одна из форм справедливости, то, конечно,