одно, но ключевое различие: я – не шпион, – и я внимательно посмотрела в грустные глаза агента ФБР.

– Окей, – сдался он. – Положим, так. Нам пора.

Уже в машине, по пути из одного тюремного гаража в другой, Кевин вдруг спросил:

– А почему вы такая грустная сегодня, Мария?

– А отчего мне веселиться? – удивилась вопросу я. – Впрочем, знаете, Кевин, причина есть – мне уже больше трех месяцев не доходили письма. Зачем они вам? Копирование и все положенные процедуры в XXI веке не должны же занимать столько времени.

– Это не мы, – замотал головой Кевин. – Я обещаю вам разобраться. Думаю, в тюрьме просто не хватает сотрудников на проверку корреспонденции. Вокруг живут в основном состоятельные люди, это же элитный район максимум в получасе езды от центра Вашингтона, так что, думаю, надзиратели просто не могут позволить себе жить рядом с работой, а немногие готовы тратить на дорогу пару часов – отсюда текучка кадров и постоянная нехватка персонала. Некому, наверное, проверять ваши письма.

– Наверное, – тяжело вздохнула я. – Но спасибо за попытку, в любом случае.

Агент Хельсон не обманул: письма мне действительно принесли следующим вечером.

Снова одиночная камера

Калифа провела с нами две недели. Я продолжала подкармливать ее будущего малыша, а она вместе с Кассандрой учила меня уличному сленгу. Судья действительно приняла решение в ее пользу, и однажды утром Калифе приказали выйти с вещами на выход. Так в чернокожем гетто появился, надеюсь, маленький Ми-ха-ил Лермонтов.

Тем же утром у двери моей камеры возник надзиратель:

– Бутина! Униформу надеть – и за мной! – резко сказал он и остался стоять у двери камеры, чтобы проводить меня через отделение, исключив любые попытки заключенных контактировать со мной.

«Это плохой знак, – подумала про себя я. – Случилось что-то нехорошее». Этот надзиратель никогда не провожал меня от двери до двери, а обычно ждал на входе в отделение, открыв мою дверь с контрольного пульта. Все внутри будто сжалось в комочек от страха.

– Офицер Браун, что случилось? – аккуратно спросила я, но он в ответ только кивнул головой в сторону двери. Это было совсем плохо.

Я надела тюремные тапочки и послушно пошла вперед, как полагалось заключенной, а он проследовал за мной. Мы вышли из отделения и завернули в учебный класс, где меня ждал за партой консилиум из трех женщин: начальника распределительного отдела администрации тюрьмы мисс Хилтон – расплывшейся блондинки с немытыми волосами, свисающими сосульками на полные щеки, в узком, явно не по размеру синем пиджаке, начальника женского отделения – рыжеволосой мисс Спэрроу и психолога тюрьмы – мисс Сан Педро (единственное приятное лицо во всей этой компании).

– Садись, Бутина! – сказала мисс Спэрроу, кивком указав мне на стул напротив группы женщин-начальниц. – У нас есть разговор.

Я тихонько присела на краешек стула. Сердце, казалось, хотело выпрыгнуть из груди. Я посмотрела в глаза мисс Сан Педро, но она опустила глаза. Дело было очень-очень плохо.

– Бутина, вот на этом листке есть два номера телефона, – мисс Хилтон протянула мне белый лист бумаги с цифрами. – Узнаете?

– Да, мисс Хилтон. Это телефоны моих адвокатов, – ответила я, все еще не понимая, к чему она ведет.

– Вы давали кому-нибудь из вашего отделения телефоны ваших адвокатов, Бутина? – вмешалась в разговор мисс Спэрроу.

– Да, мисс Спэрроу. Одной девушке из отделения я написала телефоны моих адвокатов. Ее отпустили вчера, – ответила я, вспомнив, что пару дней назад написала эти цифры моей беременной чернокожей подруге-заключенной Калифе.

– А зачем вы пытались подкупить мисс Калифу? – продолжила мисс Хилтон, забрав из моих рук листок.

– Я?! Подкупить? Зачем? Что вы такое говорите?

– Вы пытались ее подкупить, чтобы она врала в суде в вашу защиту. Вы предлагали ей одежду, дорогую косметику и личный автомобиль, – ухмыльнулась мисс Хилтон.

– Конечно, нет, мисс Хилтон, – я смотрела на консилиум круглыми от удивления глазами. – Калифа сказала мне, что хотела бы рассказать всему миру про то, как мы поддерживаем друг друга в тюрьме, как важно сообщество, чтобы исправиться и стать лучше на свободе, вот я и дала ей номера моих адвокатов. Они могли бы помочь ей найти журналистов, которые будут готовы с ней разговаривать. Вы же понимаете, что только что вышедшую из тюрьмы беременную чернокожую женщину вряд ли ждут с распростертыми объятьями на CNN. Калифа просто хотела рассказать о нашей помощи друг другу, чтобы, быть может, такая же, как и она, бедная чернокожая женщина, оставшись беременной одна и услышав это, получила надежду на то, что везде есть хорошие люди, и она не одинока.

– Нет, Бутина. Вы пытались ее подкупить, чтобы она в суде сказала, что вы не шпионка, – не сдавалась мисс Хилтон.

– Мисс Хилтон, вы вообще о чем? Во-первых, сами подумайте – какой вес могло бы иметь в суде мнение заключенной, которую я едва знала пару недель? А во-вторых, у меня и денег-то нет, вы же в курсе, что мои адвокаты работают бесплатно, а мои родители в России пытаются собрать хоть какие-нибудь гроши через мой фонд. Так что я…

– Так, пытались подкупить – и точка, – оборвала меня на полуслове мисс Спэрроу. – Далее, Бутина, – это ваш почерк? – и она протянула мне другой листок бумаги с моими заметками для одной из заключенных моего отделения.

– Мой. Ее адвокат не приходил уже много месяцев, а у нее скоро суд. Она просто хотела понять, что написано в ее обвинительном заключении – она же почти не умеет читать, так что я помогала ей, выделяя и объясняя значимые моменты обвинения. В этом же нет ничего противоправного.

– Так, пытались влиять на суд, – утвердительно кивнула своим коллегам мисс Спэрроу, забрав из моих ослабевших рук листок бумаги. – Далее, Бутина, российские консулы и ваши друзья пытались передать вам книги.

– Побойтесь Бога, мисс Спэрроу, – в отчаянии сказала я, – они просто передали книги на русском в вашу библиотеку. Там ведь практически нет книг на моем языке. Я вовсе не претендую на то, чтобы быть их получателем. Их может прочесть любой, в порядке очереди, когда они появляются на нашей книжной тележке по вторникам.

– Так, пытались передавать секретные материалы, – продолжила мисс Спэрроу. – Все с вами ясно, Бутина. Вы не оставляете нам выбора. Офицер проводит вас в камеру. Вы будете переведены в режим «административной сегрегации».

– За что? Ведь я не нарушила ни один из пунктов правил. Я хорошо их знаю, вы же сами нам их выдали в голубой книжечке! – пыталась апеллировать я.

– А не все правила, Бутина,