Я отмечал, что авторские неудачи могут быть интеллигибельны. Я утверждал, что на авторов оказывается двойное давление: они должны продвигать сюжет вперед и пользоваться для этого интеллигибельными высказываниями и поступками персонажей. Мы можем их упрекнуть, если они пожертвовали последней целью ради первой, то есть пожертвовали каузальностью ради телеологии, но мы все же можем понять, зачем они это сделали. Даже будучи недостоверным с точки зрения каузальности, тот факт, что Гамлет тянет время, может показаться телеологически интеллигибельным, учитывая потребность Шекспира отложить его месть до конца пьесы.

Это тоже пример интерпретации. Хотя очевидно, что такая интерпретация отличается от интерпретации задержки с точки зрения психологии и обстоятельств Гамлета, она все-таки отвечает на вопрос: почему происходит задержка? Хотя в хорошем литературном произведении все должно быть объяснено дважды, у несовершенных произведений может быть только одна интерпретация. Позвольте закончить примером того, как интерпретация может нарушать или игнорировать объяснение. Некоторые современные исследователи утверждают, что Фанни Прайс в «Мэнсфилд-парке»[220] плетет интриги и что ее напускная скромность – только способ заполучить Эдмунда Бентрама. Более того, они подчеркивают, что само ее имя означает «секс за деньги». Эти утверждения не проходят две проверки интенциональностью. Во-первых, в романе нет свидетельств того, что Фанни Прайс плела интриги. Хотя ее скромность действительно вознаграждена, это следствие ее поведения не может объяснить само поведение[221]. Во-вторых, нет свидетельств того, что, по замыслу Джейн Остин, читатели должны считать Фанни Прайс наполовину проституткой. Хотя текст может вызвать подобные ассоциации у части современной аудитории, указанные исследователи не приводят доказательств намерений Остин натолкнуть читателей на параллель между Фанни и героиней порнографического романа Фанни Хилл или фамилией «Прайс» (то есть «цена») и платой за секс. Такие интерпретации с точки зрения последствий имеют много общего с функциональными объяснениями в социальных науках. Они полагаются на произвольные методы, ограничивающиеся не фактами, но только пределами изобретательности исследователей. В четвертой части мы рассмотрим некоторые более респектабельные разновидности объяснения с точки зрения последствий.

Общий подход, которым я пользуюсь в данной главе, часто обвиняют в интенциональности. Я согласен с ответами на эту критику, данными Н. Кэрролом, в частности, в его работах «Искусство, намерение и разговор» (Carroll N. Art, intention and conversation // Iseminger G. (ed.). Intention and Interpretation. Philadelphia: Temple University Press, 1992) и «Заблуждение интенциональности: в защиту моих взглядов» (T e intentional fallacy: Defending myself // Journal of Aesthetics and Art Criticism. 1997. No. 55. P. 305–309). В «Герменевтике и гипотетико-дедуктивном методе» (Hermeneutics and the hypothetico-deductive method // Mart M., McIntyre L. (eds). Readings in the Philosophy of the Social Sciences. Cambridge, MA: MIT Press, 1994) Д. Фёллесдал (Føllesdal D.) предложена похожая интерпретация «Пер Гюнта», за исключением того, что эта пьеса, возможно, не подпадает под действие условия, согласно которому все события и герои могли быть реальными. Замечанием о том, что промедление Гамлета может быть вызвано озабоченностью Шекспира построением пьесы, я обязан статье Э. Вагенкнехта «Идеальная месть – промедление Гамлета. Новое прочтение» (Wagenknecht E. T e perfect revenge – Hamlet’s delay: A reconsideration // College English. 1949. No. 10. P. 188–195). Идею произведений искусства как локальных максимумов я обсуждаю в главе 3 «Освобожденного Улисса» (Ulysses Unbound. Cambridge University Press, 2000). Эта глава также включает более подробное обсуждение «Люсьена Левена». Источником сравнения сюжетов как потоков, текущих вниз или вверх, стала работа Канемана и Тверского «Эвристика симуляции» (Канеман Д., Тверски А. Эвристика симуляции // Канеман Д., Словик П., Тверски А. Принятие решений в неопределенности. Правила и предубеждения. М.: Генезис, 2005). Толкования «Мэнсфилд-парка», которые я критикую, можно найти в статье Дж. Хейдт-Стивенсон «Доходит до смешного. Непристойный юмор и политика тела в романах Джейн Остин» (Heydt-Stevenson J. «Slipping into the ha-ha»: Bawdy humor and body politics in Jane Austen’s novels // Nineteenth-Century Literature. 2000. No. 55. P. 309–339) и в книге Дж. Дэвидсона «Лицемерие и политики вежливости» (Davidson J. Hypocrisy and the Politics of Politeness. Cambridge University Press, 2004).

Разные научные дисциплины могут находиться друг с другом в одном из двух видов отношений – редукции или аналогии. Редукция принимает форму объяснения феноменов одного уровня в иерархии наук в терминах феноменов более низкого уровня (см. рисунок).

Редукционистская программа часто бывает противоречивой. В течение долгого времени многие биологи со страстью утверждали, что редукция биологии к химии не работает, но в действительности это не так. Со времен Эмиля Дюркгейма многие оспаривали редукцию социальных наук к психологии. Центральная идея данной работы состоит в том, что она возможна.

Между двумя этими редукциями есть редукция психологии к биологии. Релевантные биологические дисциплины в данном случае – генетика, физиология, биология развития и эволюционная биология. Две первые дисциплины изучают непосредственные причины изменений в строении и поведении организмов, две последние – косвенные причины, влиявшие на историю развития индивидуальных организмов или видов. Изучение структуры и изучение поведения связаны друг с другом, поскольку структура создает возможности для поведения и накладывает на него ограничения. Тот факт, что у нас две почки, а нужна только одна, дает нам возможность стать донором почки для своего потомства и делает возможными социальные нормы, санкционирующие (или запрещающие) возникающую в этой связи практику. Но две почки у нас не для того, чтобы обеспечить возможность трансплантации от живого донора. Многие структуры существуют только ради того, чтобы мы могли что-то делать, но это не тот случай. Как бы то ни было, зачастую трудно сказать, являются следствия какой-то структуры, создающие возможности, случайными или объясняющими.

Значимость биологии для социальных наук должна быть очевидной, так как области их изучения пересекаются. Но все же многие ученые противятся биологическим объяснениям, потому что считают их редукционистскими. Это странное обвинение для тех, кто, как я, полагает, что редукционизм – двигатель прогресса в науке. Но если редукционизм сопровождается такими эпитетами, как поспешный, грубый и спекулятивный, это возражение может иметь основания.