Царь Борис повелел наперед объявить всем немцам, полякам, ливонцам и другим иноземцам (en andere volcken), состоящим у него на службе, чтобы они запаслись самыми дорогими платьями, каждый по обычаю своей страны, и добыли себе изрядных лошадей с дорогою сбруей и убором, на что им даны были деньги, и все было исполнено по его повелению.

И в день, назначенный для въезда герцога, в Москве с раннего утра велено было бирючам (roepers) повсюду объявить, чтобы все иноземцы (nation) в Москве, а также все жители – бояре, дворяне, приказные, купцы и простолюдины – оделись как можно красивее каждый в самое лучшее платье и чтобы все оставили в тот день всякую работу и шли в поле за Москву встречать брата короля датского; и всякий, у кого была лошадь, должен был ехать навстречу в красивейшем уборе, что и было исполнено и являло издали столь красивое зрелище, что казалось, взираешь на золотую гору, покрытую различными цветами, ибо все бояре, дворяне и иноземцы ехали верхом и позади каждого из них 30, 20, 10 или 5 слуг на лошадях, и все слуги были одеты столь великолепно, как и сами господа, также купцы и множество народа всякого звания, каждый по своему достатку.

По приказанию царя утром послали ясельничего (oppersten stalmeester) Михаила Игнатьевича Татищева (Michale Ingenatovits Tatisof), человека весьма ученого и красивого (fray man), подле него вели царскую лошадь, убранную золотом и драгоценными камнями, и велено ему было встретить герцога за милю от Москвы, и приветствовать его от имени царя, и посадить на царского аргамака (Argomack), на котором герцог должен был въехать в Москву, что и было исполнено по приказанию царя; и герцог, встреченный за одну милю от Москвы, был выведен из колымаги и посажен на коня с большим почетом и поклонами. Его окружали 30 алебардщиков и несколько стрельцов (muscettiers), одетых в белые атласные кафтаны и красные бархатные штаны (broecken), позади его ехала вся его свита на царских лошадях и в колымагах. Его платье было из гладкого черного бархата и такой же плащ, обшитый кругом золотом и жемчугами.

Дивно было смотреть на великое множество народа, вышедшего из Москвы навстречу герцогу, так что с великим удивлением взирали [иноземцы] на пышность и великолепие московитов, которые все были верхом; не видать было конца по всему полю, что за Москвой, так что казалось, то было сильное войско (leger), почти все одеты в парчу и разноцветные одежды.

Так въехал герцог в город через Тверские ворота (Otphirse poort); все улицы были полны народом, празднично разодетым, также много женщин, в узорочьи из жемчуга и драгоценных камней; и герцога привезли в отведенный для него двор, снабженный всеми необходимыми припасами и слугами, как то: дровосеками, водовозами, истопниками, рабами и лошадьми словно для самого царя.

И царь приставил к нему [герцогу] Семена Никитича Годунова, своего дядю, прозванного правым ухом царевым, ибо ему вверены были сокровища и тайны царские; он был также человек весьма жестокий.

И герцог привез из Дании Акселя Гюльденстерна (Axel Guldestarn), который был верховным советником датского государства, человека доброго и умного.

Царь с сыном тайно смотрели на въезде кремлевской стены и отсюда видели всю свиту герцога, ибо он должен был проехать мимо Кремля.

Герцог привез с собой пасторов, докторов и хирургов, также палача и других лиц, состоявших на службе при его дворе, к коему, сверх того, в Москве были определены и другие лица; также к его двору была приставлена стража, которая днем и ночью охраняла его от пожара и других несчастий; и ему и его свите услужали во всем и обращались с ним, как с королем.

28 сентября пригласили его обедать к царю со всею свитою, с малыми и большими, с господами и слугами, как заведено по московскому обычаю вместе с гостем приглашать и некоторых слуг его, которые едят с ним за одним столом. И с приглашением пришли к его двору и привели царских лошадей, на которых герцог и его свита ехали весьма торжественно. Герцог ехал между двумя боярами (groote heeren), и вся его свита и дворяне провожали его до Грановитой палаты (groote sale), где царь и его сын обняли герцога и спрашивали друг друга о здоровье, причем царь Борис изъявлял чрезвычайную радость; царица и молодая княжна видели герцога сквозь смотрельную решетку (secrete tralien), но герцог их не видел, ибо московиты никому не показывают своих жен и дочерей и держат их взаперти.

Царь Борис во всем своем величии восседал на возвышенном троне, за столом по правую руку от него сидел сын его Федор, царевич московский, а рядом с ним герцог; они втроем сидели за одним столом, далее кругом стояли столы, [которые были ниже царского], где каждый занимал место по своему чину, и всем [гостям] прислуживали вельможи, и царь ел и пил из посуды чистого золота, также царевич и герцог, а остальные по большей части из серебряной, и угощение было чрезвычайно и великолепно, и все веселились от полудня до ночи; в Кремле повсюду горели огни на особо приготовленных высоких жаровнях; также духовенство обедало у царя – все епископы, митрополиты и другие, также многие богатые купцы и иноземные ратники, бывшие на службе в Московии в качестве дворян и придворных. Царь милостиво и долго беседовал с герцогом о короле и других владетельных государях, трижды пил за здоровье герцога и всякий раз в честь его снимал с своей шеи цепь и надевал на него, пожаловав ему таким образом три цепи.

По окончании пира знатнейшие бояре по царскому повелению проводили герцога до спальни, после того как он дружественно простился с царем.

16 октября 1602 г. герцог Иоанн внезапно заболел, что весьма опечалило придворных, царя и свиту герцога, и эта болезнь оказалась горячкою и все более и более усиливалась, так что царь весьма испугался и послал к нему всех своих докторов, аптекарей и хирургов, наказав им быть при нем [герцоге] днем и ночью поочередно и сам посетил его 26 октября; придя к нему, царь горько плакал и сердечно сожалел его, страшась, что все его намерения заполучить герцога своим зятем противны воле божией, и потому боялся несчастья.

Московитам было не по сердцу такое унижение царя, и они в глубине души сильно роптали, некоторые тайком говорили, что царь, посетив больного язычника, чрезвычайно умалил свою честь, и полагали, что он поступил так, лишившись разума, ибо они считают своего царя за высшее божество; некоторые вельможи также были весьма раздосадованы тем, что иноземец и нехристь, каким они почитают всякого иноземца, будет властвовать в их стране и женится на царской дочери, да и они, верно, желали ему смерти, но не смели много говорить.

Семен Никитич Годунов говорил, царь верно обезумел, что выдает свою дочь за латина (latuys) и оказывает такую честь тому, кто недостоин быть в святой земле – так они называют свою землю; это слово латин – самое презрительное прозвище, каким только ругают немцев, и его нельзя перевести на немецкий язык, чтобы можно было его понять и постичь; и когда бы герцог остался жив, то Симеон Никитич и многие другие поплатились бы жизнью; но болезнь герцога все более и более усиливалась, и он опочил 28 октября; и повсюду была о нем великая печаль; в особенности сокрушался о нем царь и многие иноземцы, бывшие в Москве и надеявшиеся иметь в нем доброго господина и заступника перед царем; но я полагаю, что московиты радовались, хотя не показывали виду; тотчаc по кончине герцога царь отправил гонца в Данию – объявить королю печальное известие, и гонца звали Рейнольд Дрейер (Reynolt Dreyer), и с ним вместе Юрген Бювар (Jurgen Buvar), а также несколько человек из свиты герцога.