– Наверное, мы могли бы узнать правду из журнала вашего отца, – заметил Курт. – У вас нет никаких предположений, где этот журнал может находиться сейчас?

– Скорее всего у Каунидиса. Я подозреваю, что в то утро, когда отец пропал, он ездил забрать журнал из рубки.

– Вы считаете, что его убил Каунидис?

Я кивнул.

– Из-за того, что находится там, на дне? – Курт показал на воду.

– В некотором смысле да. Смешно, но поначалу я думал, что все дело в деньгах. Я считал, что вы, мой отец, Коль – все вы – хотели достать то, что находится на дне, по одной и той же причине. Но сейчас выясняется, что я заблуждался. Вы хотите узнать правду о вашем деде. Этого же хочет Алекс. И Каунидису денег тоже хватает. По правде говоря, у меня такое впечатление, что единственное, чего ему действительно хочется, так это чтобы «Антуанетту» вообще никогда не нашли. Этот вариант его вполне устраивает: он не хочет, чтобы правда вышла наружу.

– А ваш отец? – спросил Курт. – Какие, по-вашему, мотивы были у него?

– Как всегда. Великое открытие и память в веках. Пожалуй, Коль был единственным, кто хотел денег. Если бы отец хотел вывезти из страны контрабандой что-либо из того, что находится на дне, он прежде всего никогда не стал бы говорить об этом. И конечно, не стал бы писать вам.

Рассвело. Курт заметил, что я оглядываю горизонт, и догадался, чего я ищу:

– Надеетесь, что появится Каунидис?

Я сказал, что вчера мы видели яхту. Оказалось, это была яхта Курта. Еще раньше он сказал нам, что она стоит на якоре в соседней бухте, по другую сторону мыса.

– Каунидис просчитал, что рано или поздно вы объявитесь, но, пока Алекс у него в руках, в полицию не пойдете.

Я не знал, что еще мы можем сделать, кроме как ждать.

Через час я пришел к выводу, что ошибся, думая, что нам нечего делать. Дело было.

Солнце стояло высоко, и жара уже набрала силу. Я прикрепил на спину баллон. Второй баллон, который я собирался взять с собой в качестве запасного, лежал на корме. Оглядевшись по сторонам – Каунидиса все еще нигде не было видно, – я спустился в воду, и Димитри немного потравил линь, привязанный к моему жилету.

– Будь осторожен, – предупредил меня Курт.

Я кивнул и отплыл от лодки. Отойдя на десяток метров от борта, я выпустил немного воздуха из жилета и начал погружаться. Опускаясь, я чувствовал, как меняется давление, а вода становится прохладнее. Под собой я видел темную бездну и скалистое дно, а когда включил фонарь, «Антуанетта» начала выделяться из своего окружения. Она лежала на правом борту, нос немного свисал над обрывом. Луч фонаря скользнул вдоль корпуса, задержался над поврежденным баковым орудием и мостиком. Скрученные листы задравшейся металлической обшивки корпуса напоминали кожуру апельсина. Некоторые участки корпуса настолько проржавели, что на них не было ни ракушек, ни водорослей. Рыбы свободно проплывали сквозь разбитые иллюминаторы и двери.

Отвязав от себя линь, я привязал его к одному из поручней корабля, там же оставил запасной баллон и вплыл внутрь. Полнейшую темноту прорезал только луч моего фонарика. Продвигаясь в глубь, я старался не думать об окружавших меня тоннах металла. В конце металлического трапа я увидел приоткрытую дверь, но когда попытался открыть ее пошире, оказалось, что ее намертво заклинило. Луч фонаря выхватил из темноты переборку, выгнувшуюся либо от взрыва, который произошел где-то внутри корабля, либо от жара огня.

Я развернулся и отправился искать другой путь. Выплыв на верхнюю палубу, я взял запасной баллон и поплыл над разрушенной частью, пока не нашел открытую дверь с противоположного борта, где и оставил баллон. Внутри я обнаружил трап, который вел на нижнюю палубу, и еще одну закрытую дверь. Петли двери заржавели так, что дверь совсем не открывалась, однако ниже я увидел другую дверь, которая была открыта. Она вела в коридор, уходивший в недра корабля. Темнота стояла абсолютная, а тишина – пугающая. Без фонарика я чувствовал бы себя совсем слепым. О бездне я старался не думать. Временами скребущий звук металла по скале отдавался по всему кораблю, словно он дюйм за дюймом сдвигался в пучину. Мне представлялось, как он медленно покачивается на краю бездны, а потом медленно проваливается в холодную черную глубину вместе со мной, зажатым внутри, и давление воды все растет и растет, пока мои легкие не сплющиваются.

Передвигаясь по «Антуанетте», я периодически натыкался на блокированные проходы и был вынужден возвращаться в поисках другого пути. Мой баллон, задевая за переборки, жутковато гремел. Убегавший от света угорь напугал меня так, что сердце застучало как поршень. Я наткнулся на камбуз: кастрюли и сковородки по-прежнему висели на крючках над плитой, а рядом находилось помещение, которое, по-видимому, было кают-компанией. Проверив баллон, я понял, что вскоре мне понадобится вернуться и заменить его, но решил сначала спуститься по трапу на другой уровень – в машинное отделение.

Пространство загромождали перекрученные обломки, разбитые или выгнутые внутренние переборки. Огромная дыра в борту показывала, что в конце концов потопило «Антуанетту», но для меня эта пробоина была удобным выходом, и я проплыл вверх вдоль борта корабля к верхней палубе, где оставил запасной баллон. Отцепив пустой баллон, я заменил его полным. Когда я открыл вентиль, струйка пузырьков вырвалась из загубника. Я вставил его в рот и резко выдохнул, прежде чем начать дышать снова.

Вернувшись в машинное отделение, я нашёл еще один проход – вдоль кают с рядами коек. Дверца одного шкафа осталась открытой, и, хотя большая часть содержимого, конечно, давно сгнила, на полке лежала пара очков. Доплыв до конца коридора, я оказался в каком-то складе. Палубу устилали всевозможные обломки и осколки. Я осветил фонарем нечто, завернутое в лохмотья брезента, а затем потянул сгнивший материал за угол. Из него вывалилось несколько заржавевших металлических предметов и медленно опустилось на палубу. Крест. Подсвечник. В луче фонарика блеснули следы позолоты. У переборки лежали остатки картины в раме, а сам холст давно сгнил, сохранились лишь немногие обрывки нитей. Везде, куда ни падал мой взгляд, я натыкался на остатки того, что, по-видимому, было награблено в монастыре Кафарон.

Я поднял облако ила и мелких частичек гнили, затруднивших осмотр. Чуть дальше маячило что-то бледное, и я подобрался ближе. Сквозь муть на меня смотрело чье-то лицо. На мгновение мое сердце замерло, но это была всего лишь статуя высотой в человеческий рост. Почти вся краска с нее слезла, но, несомненно, передо мной была настоящая Панагия. Даже здесь, в темной, мрачной пещере, выражение ее лица было трогательно-безмятежным. Несколько долгих минут я смотрел на статую, зная, что мой отец так и не увидел этот символ веры, который он хотел вернуть жителям Итаки, отблагодарив их за доброе отношение к нему. Но, кроме Панагии, он надеялся найти на «Антуанетте» и нечто другое. Он говорил, что эта находка привлечет внимание всего мира и принесет Итаке процветание. Я тщательно осматривал мрачные обломки, но ничего похожего не увидел.