В римской среде некоторые влиятельные женщины этрусского происхождения сохранили энергию и привычки, присущие миру этрусков. Этрусская кровь проявляла себя спустя столетия и после упадка могущества этрусков. Одна из таких женщин, Ургулания, пользовалась влиянием при императорском дворе. Дружба с императрицей Ливией, женой Августа, вознесла ее, по словам Тацита, «выше законов… Впрочем, сила Ургулании столь была безмерна, что когда в сенате по одному делу нужно было ее свидетельство, то она в сенат прийти отказалась, и для его получения послан был к ней претор…» Решительность эта влиятельная женщина проявила, например, в таком случае. Как пишет Тацит, ее внук, претор Плавт Сильваний, убил свою жену Апронию, но перед императором утверждал, что спал и ничего не помнит и что Апрония сама себя убила. Император Тиберий этой выдумке не поверил и пришел к убеждению в виновности Плавта. Его ждало суровое наказание. Однако решительная бабушка послала внуку кинжал, чтобы он покончил с собой и избежал судебного преследования.

Кстати, родственные связи этой семьи довольно интересны. Сын Ургулании женился на Лартии, женщине этрусского происхождения. Примеру отца последовали сыновья. Уже упомянутый М. Плавт Сильваний женился на Апронии – девушке с этрусским именем. Другой внук Ургулании, П. Плавт Сильваний, был женат на Вибии, предки которой также были этрусками. У Ургулании оставалось еще двое внуков – Авл Плавт Ургуланий и девочка Ургуланила, которую Ургулания выдала замуж не за этруска, а за будущего императора Клавдия, увлекавшегося этрусской историей. Вполне возможно, что эта полуримская, полуэтрусская атмосфера в семье и побуждала Клавдия проявлять интерес к истории этрусков.

Видное положение этрусских женщин в семье и их активное участие в общественной жизни породили точку зрения, будто этрусское общество было матриархальным. Впрочем, надгробных надписей, в которых родословная этрусков велась по материнской линии, немного. И если рядом с именем умершего стоит имя его матери, то, как правило, приводится и имя отца. И стоит оно перед материнским именем. Пояснить эту двойственность можно тем, что такие надписи встречаются, в основном, в III и II вв. до н. э., то есть в тот период, когда этруски потеряли уже все или почти все и подчинились Риму. Этрусская аристократия стремилась сохранить и выставить напоказ привилегии, которыми она еще пользовалась, и с этой целью действовала так же, как во все времена поступали представители аристократических семей: подчеркивала чистоту этрусской крови. Именно этим можно объяснить этрусский обычай указывать на происхождение и по отцовской, и по материнской линиям. А в труде Геродота есть замечание о малоазийских ликийцах из Анатолии: «Они называют себя по матерям, а не по отцам. Если вы спросите мужчину, кто он, он ответит, назвав свою мать и мать своей матери». Греческий историк Феопомп нечто подобное говорил и об этрусках – они якобы имели общих жен, и их дети не знали отцов. Эти сообщения особенно подчеркивают сторонники восточного происхождения этрусков.

Этруски были истинными жизнелюбами. Они предавались всем возможным жизненным удовольствиям, в том числе общественным играм. И в этом этруски нашли верных учеников и последователей в лице римлян, которые интересовались играми, если верить преданию, еще во времена основания Вечного города.

Когда Луций Тарквиний Старший пожелал провести игры в Риме куда более торжественно, чем его предшественники, он повелел возвести деревянные трибуны для публики, которую развлекали «лошади и кулачные борцы, выписанные из Этрурии». Подобные деревянные трибуны можно увидеть на росписях гробницы Колесниц в Тарквинии: группы мужчин и женщин сидят на скамьях, защищенных от непогоды навесом, в то время как на арене внизу разворачиваются состязания. Некоторых лошадей еще только запрягают, три колесницы уже готовы, и их проводят мимо трибун. Одна роспись гробницы из Клузии показывает возничего, сброшенного с колесницы, а в гробнице Олимпийских игр в Тарквинии изображена упавшая лошадь. Ее ноги запутались в вожжах, а возничий с кнутом в руке оглядывается назад, чтобы оценить расстояние, отделяющее его от соперника. В античных источниках встречается короткое упоминание о гонках колесниц в Вейях. Тарквиний Гордый заказал мастерам этого города терракотовую колесницу, запряженную четверкой лошадей, предназначенную для установки на крыше нового великолепного храма в Риме. Скульпторы из города Вейи выполнили заказ, но когда терракотовое изваяние уже было в печи, оно вдруг раздулось и затвердело так странно, что мастера, испугавшись, незамедлительно позвали прорицателей. Слава ждет того, сказали те, кто будет владеть этой колесницей. Услышав это, жители Вей решили не отправлять терракотовую колесницу в Рим, и вскоре после этого в городе состоялись гонки колесниц, призом в которых и было терракотовое изваяние. Победителем вышел возничий знатного происхождения. Получив приз, возничий уже выводил своих лошадей с арены, когда они вдруг взвились на дыбы и понесли, не останавливаясь, до самого Рима и Капитолийского холма. Это предзнаменование убедило жителей города Вейи передать терракотовую колесницу в Рим, и все, что было предсказано прорицателями, сбылось.

На арене, изображенной на стенах гробницы Колесниц, происходят другие состязания. Вот кулачные бойцы, кисти их рук защищены ремешками. Один атлет сгибает колено, другой готовится к прыжку, ждут своей очереди метатели дисков, прочие атлеты готовятся к гонке или к исполнению танца. На других изображениях – конские скачки и состязания в ходьбе, метании копья и по прыжкам в длину, выполняемых в греческой манере – с грузами в каждой руке. Все эти виды легкоатлетических соревнований пришли из Греции.

Наглядно рассказывают об играх фрески на стенах одной из этрусских могил в Тарквиниях – «Склепа авгуров», названной так потому, что на ее стенах изображены две фигуры, которые исследователи принимают за авгуров – предсказателей будущего, угадывавших волю богов по полету птиц. Фигуры стоят по разным сторонам закрытой двери, их жесты можно истолковать как ритуальные. В том, что это, скорее всего, авгуры, нас убеждают нарисованные в нескольких местах птицы.

Фрески «Склепа авгуров» открывают жестокие обычаи этрусков, которые соблюдались в первую очередь при похоронах знати. В честь умершего обычно проводились бои, чаще всего между пленными. Это была кровавая борьба не на жизнь, а на смерть, с применением различных садистских приемов.

На одной фреске показана наиболее жестокая сцена: полукомичный, полудемонический человек по имени Ферсу в фантастическом наряде, с уродливой маской на лице следит за кровопролитной схваткой собаки с человеком. Борющийся обнажен, но голова его закутана тканью или кожей, так что он должен вслепую биться с разъяренным голодным псом. Правда, он вооружен палкой, но пользоваться ею может лишь ограниченно, так как она обмотана веревкой, которая захлестнута петлей вокруг его левой ноги. Один конец веревки привязан к запястью его правой руки, которой он сжимает палку, другой держит в руке Ферсу. Сражающийся может сам себя повалить на землю, если слишком сильно дернет за веревку, обмотанную вокруг ноги. В другой руке Ферсу держит еще одну веревку, привязанную к шее собаки, и может подстегивать, раздражать пса, если тот успокоится. Ферсу, таким образом, выступает в роли кровавого дирижера, который обеспечивает зрителям более длительное и острое зрелище.