– Нет, – глухо выдавил молодой человек. – Два года.

– А! Тогда вы наверняка не знаете, что вот этот дом... Видите, с красной крышей? Этот дом, который теперь является представительством торгово-промышленной палаты, в начале прошлого века был помещением царской охранки. А потом стал зданием ЧК. В подвалах пытали людей и там же расстреливали. Тела воротом поднимали наверх, после чего ночью вывозили за город и закапывали. Подвал этого здания соединен с подвалом рядом стоящего Краеведческого музея. Милиционеров, которые охраняют музей, не задерживают на этом посту более чем на месяц. Стали это делать сразу после того, как в начале семидесятых сошли с ума двое сотрудников ВОХР. Говорят, души невинно замученных мечутся по подвалу нынешней торговой палаты и требуют возмездия... Сначала по поводу этих разговоров на милиционеров налагали дисциплинарные взыскания и даже выгоняли из партии. Чтобы пресечь слухи и уничтожить предрассудки, в подвал на ночь спустилась комиссия. Ну, там, как положено – секретарь парткома, двое отличников милиции, начальник уголовного розыска... Заметьте, они даже не в холле Краеведческого музея сидели! В подвал спустились! Наутро их вытащили наверх, и что вы думаете? Секретарь парткома – белый как лунь, двое заикаются, бесстрашный начальник уголовного розыска, который на Втором Белорусском тридцать четыре раза через передовую за «языком» ходил, лыка не вяжет.

Потом их в себя привели, и они рассказали, что в стены подвала со стороны Царской охранки бились какие-то люди, взывали к справедливости, плакали, умоляли их оттуда выпустить... Даже фамилии, говорят, называли. Польские, еврейские, немецкие... Информацию засекретили, но шила в мешке не утаишь. Все, кто побывал в ту ночь в подвале, закончили свою жизнь очень плохо. Ушли из милиции, а потом след их оборвался. Вот с тех пор и не позволяют милиционерам долго на посту в Краеведческом музее сидеть. Месяц – и снова смена. Нехороший, говорят, пост, грешный. Словно нынешнее поколение расплачивается за преступления своих предков...

А вот, посмотрите! Это гордость Тернова. В юридическом, надо полагать, смысле слова. Видите ли, я юрист, поэтому и историю города знаю больше в уголовном разрезе, нежели, так сказать, в научном. Был бы ученым, показал бы вон на тот дом... Видите, с мезонином? Точно знаю, что там Мичурин останавливался. И то, только потому, что табличка прибита. А больше ничего об этом доме рассказать не могу. Поэтому, пока не проехали, посмотрите на тот, который я указал вам вначале. Это дом купца Власова. И это действительно уголовная гордость Тернова! В одна тысяча девятьсот седьмом году в этом доме произошло страшное преступление. Камердинер купца Власова зарезал кухонным ножом самого хозяина, его жену и кухарку. И забрал-то всего ничего – два золотых червонца да серебряный поднос. Знал, что у купца в сундуке пять тыщ золотом, да замок отомкнуть не смог. Так и ушел практически ни с чем. Камердинера сам адвокат Казаринов приезжал защищать... Знаете такого? Нет? Ну, как Барщевский сейчас. Да, сильный был адвокат. Но и он оказался бессилен что-либо сделать. Тайная полиция уверенно доказала, что убийца – камердинер. А как служивый следы путал! Такую темцу для алиби создал! Напрасно. В каторгу сослали. А может, и расстреляли. Я не помню.

– Страсти какие вы умеете рассказывать...

– А что делать? Дорога длинная, в дороге без разговора время ползет как черепаха. А так я вам пару историй поведал, смотришь – мы уже к центру города подъезжаем. Еще пару раз блесну познаниями, и к выезду приблизимся. Там – кто знает, кто знает...

Кстати, видите эту улицу? Вертковская. В определенных кругах, мне близких, заявляют, что название дано по причине бывших здесь событий. В одном из домов терпимости Тернова, что на этой улице, проститутка вступила в сговор с одним из половых... Нет, не в этом смысле. Половой – это юноша, отвечающий за чистоту и порядок в заведении. Девка убила клиента, а пацан заявил, что видел, как девица из нумера выходила, а в ее отсутствие к оставленному клиенту какая-то дама в вуальке забегала. И представьте себе, негодник точь-в-точь описал жену того барина.

– Если правильно спланировать преступление, как я думаю, можно вполне избежать наказания. – Пассажир улыбнулся и ясными глазами посмотрел на Антона Павловича. – Конечно, если оставить полиции кучу вещественных доказательств и свидетелей, тогда конечно! А если нет прямых доказательств? Попробуй докажи. Есть преступления раскрываемые, есть нераскрываемые. Невозможно доказать недоказуемое.

– Вот и девица с половым так же думали. И выворачивались, и выворачивались... Оттого, говорят, и улицу так назвали. Хотя, возможно, и по той причине, что жандармы через задницу вывернулись, чтобы доказательства добыть. Кто теперь наверняка скажет? Давно это было, в одна тысяча восемьсот восемьдесят пятом... Да, на этом и закончим с Вертковской. Есть истории и посвежее. Вот, полюбуйтесь!

Молодой человек скосил взгляд в указанном направлении и уперся взглядом в стену серого дома сталинской постройки.

– Что, здесь враг народа наркома убил?

– Вы не туда смотрите. – Антон Павлович постучал пальцем по стеклу. За поворотом исчезал угол высотного здания. – Гостиница «Альбатрос». Не поверите, но это эпицентр криминальных событий города. Берег Терновки и брошенные заводы с проводимыми там разборками и братскими могилами рядом не стояли, уверяю вас. «Альбатрос» – самое замшелое место, где стабильно, два раза в день что-нибудь да случается. Три недели назад, к примеру, иностранного подданного убили. Рассказать эту историю?

Молодой человек, рассматривая мелькающие мимо разогнавшегося, словно почуявшего скорую свободу, автобуса рекламные плакаты, ничего не ответил. Казалось, Антон Павлович ему порядком надоел. А еще из города толком не выехали...

– Я вас еще не одолел своими страшилками?

– Отчего же...

– Тогда расскажу. И она будет последней.

Однажды человек по фамилии Хорошев, прибыв к новому месту службы на Балканы в качестве миротворца, совершил поступок, никоим образом не связанный с миротворческой деятельностью. То ли бес ему на левое плечо сел, то ли крыша от перестрелок поехала, да только вошел он в один из сербских домов, расстрелял к чертовой матери всю семью, собрал все деньги, которые в доме были, а поскольку в доме ничего примечательного не присутствовало, он сдернул со стены картину старенькую. В рамочке дешевой, деревянной. И никто об этом не знал, кроме одного немецкого офицера, с чьим подразделением вместе подразделение Хорошева производило в селе зачистку. Ну, вы, наверное, телевизор смотрите и знаете, как зачистки обычно проводятся? В смысле их осуществления никакой особой разницы между Югославией и Чечней нет...

Деньги офицер промотал, а вот картинка осталась. Вернулся он с ней в родной город да занялся делами... Как бы вам сказать... Приблизительно теми же самыми, что делал в том сербском домике. Стрелял, воровал, разбойничал без меры и тем жил со своей компанией, которая присоединилась к своему командиру после демобилизации. Но за два года до того, как вернуться в Тернов окончательно, он был в нем проездом. И случилось так, что подарил он эту глупую картинку, что забрал со стены в сербской деревне, человеку по фамилии Полетаев. Николай Иванович Полетаев. А после судьбе угодно было так, чтобы в государстве Российском следопыты обнаружили коллекцию некоего Медведцева, состоящую из работ великих мастеров восемнадцатого и девятнадцатого веков. Все бы ничего, да диктор, ведущий передачу, рассказал о недостающей в той коллекции картине, которая называлась «Маленький ныряльщик» и принадлежала карандашу самого Гойи.