— Мы выпивали. Я был в ударе. Каким-то не известным мне прежде мужским чутьем я догадался, что Лизе я тоже понравился, что из нас четверых она выбрала именно меня. Я подмигнул друзьям и назвался артистом «Мосфильма».

— Угадал, сволочь! Елизавета как раз об артисте мечтала.

— Вот видите! Я уже знал ее мечты, тайные желания! В отличие от Барского с Оборотовым, которые фальшиво нахваливали местные красоты, я говорил только о столице — как она прекрасна ранним утром и каким морем огней заливается по вечерам. Лизонька вся сияла!

— Короче, глушил девку, как рыбу динамитом.

— Но я был искренен! И ничего стыдного даже в мыслях не держал. А вот мои приятели… Оборотов вызвал меня и Барского на крыльцо освежиться. «Мы с Барским, — зашипел он, как индюк, — пять часов обрабатываем эту мартышку (так и сказал!). Она наша. Мы ее хотим разыграть на спичках. А ты, Платон, третий лишний». — «Я не согласен, — возразил Оборотову Барский. — Это не по-мушкетерски. Платон имеет на девушку такие же права, как мы с тобой».

Я послал Оборотова подальше и вернулся к Лизе. Палисадов во время нашего отсутствия усердно ее спаивал. Она была уже очень пьяна.

— От пьяного зачатия уроды рождаются, — напомнил капитан.

— Не перебивайте меня! — вскричал Недошивин. — О дальнейшем вы догадываетесь. Я вылил содержимое пузырька с препаратом в бутылку с шампанским. Это была зверская доза. Через несколько минут все четверо были в моей безграничной власти.

— И она — тоже?

— Я попытался удержать ее. Она и пить-то уже не могла, ей плохо было. Но Палисадов чуть не силой влил в нее полбокала. Впрочем, это было даже лучше. Тогда я еще не знал о побочном действии препарата. Я хотел отправить всех по своим номерам и остаться охранять девушку на случай, если кто-то проснется и протрезвеет. Но тут вбежала любовница Палисадова Катька. Она услышала об этой пьянке и взревновала Палисадова к подруге. Это была опасная ситуация! Любое ее случайное слово могло стать руководящим для всех четверых. Крикни она, например: «Убила бы тебя!» — и кто-то из мужчин, да хотя бы и Палисадов, запросто мог убить Лизу. Причем остановить его было бы невозможно. В этом состоянии внушаемый становится дьявольски хитер, изворотлив и физически силен.

— Дела… — покачал головой Соколов.

— Пришлось нейтрализовать Катю специальным приемом, а потом тоже нагрузить ее шампанским.

— Кстати, — задумался капитан, — ты точно знаешь, что Палисадов пил вместе со всеми? Когда он «на деле», а он был именно «на деле», он не позволяет себе ни капли.

— Трудно предположить, что он так мастерски исполнял роль внушаемого. Он ведь не знал ничего о препарате.

— Ну-ну.

— Я сказал Кате, чтобы она увела Палисадова к себе и не отпускала до утра. «Мушкетеров» я развел по номерам, а сам вернулся к Лизе.

— Насиловать?

— Самое большее, на что я рассчитывал, это любоваться ею спящей. Разве это преступление? Я любил ее, любил так сильно, что против воли даже коснуться не посмел бы! Она была для меня как ребенок, совершивший дурной поступок по наущению взрослых.

— Ладно, допустим…

— Но именно это нас погубило. Я сказал шутя, как родитель своей дочери: «Немедленно раздевайся и ложись в постель!» Это случайно вырвалось.

— Та-ак!

— Она стала раздеваться передо мной. Я уже не мог ее остановить.

— Почему?

— Потому что в инструкции был один пункт. Отдав приказ внушаемому, необходимо дождаться его исполнения. Только потом можно давать новый приказ. Если это сделать в процессе исполнения, может случиться психический срыв, вплоть до остановки сердца. Я стиснул зубы, отвернулся и стал ждать, когда она ляжет в постель, приготовленную мной на диване. Но тут…

Недошивин странно посмотрел на капитана. Его голубые глаза были прозрачны и глубоки, как у одержимого.

— Она подошла ко мне и нежно обняла. Она целовала мне лицо, шею, грудь. Она говорила слова, которые я не повторю постороннему даже под пытками. Вы можете не верить мне, но Лиза полюбила меня. Возможно, это был результат действия психотропного вещества. Возможно, я так страстно пожелал, чтобы она меня полюбила, что внушил ей это одним своим видом.

Недошивин вдруг заплакал.

— Я не железный, Максим Максимыч, хотя и работаю в ведомстве железного Феликса.

Соколов внимательно изучал лицо майора.

«Неужели актерствует?» — думал он.

— Что ж, Платон, — примирительно сказал он, — как мужик мужика я тебя понимаю. Но ведь ты говоришь, что любил ее? Так и признался бы ей наутро!

— А кто вам сказал, что не признался? — с дрожью в голосе произнес Недошивин. — Это было первое, что я сделал, когда она проснулась. Я рассказал ей все, умолчав лишь о препарате. На это я не имел права.

— Даже так? — удивился Максим Максимыч. — И что ж Лизавета?

— Она плакала, проклинала нас, всех четверых. Потом успокоилась, даже повеселела и сказала, чтобы я убирался. Что я ей ничего не должен.

— Это в ее духе, — вздохнул Соколов. — Это от отца. На одной ноге скакал, а всё — самостоятельный. Помогать — не моги!

— Следующую сцену я опущу, — продолжал Недошивин, — потому что она тоже не для постороннего слуха. Скажу кратко: я объяснился Лизе в любви и получил молчаливое согласие на дальнейшие отношения. Мы встречались в Городе и Москве. Кстати, к вопросу о пьяном зачатии. Загляните в медицинскую карту Ванечки. Он родился 14 октября, недоношенным, семимесячным. Вы можете от десяти отнять семь?

— Могу, — сказал Максим Максимыч. — Поэтому я и догадался, что отец ребенка не Барский, не Оборотов и не Палисадов, а ты.

— В начале марта Лиза сказала мне, что беременна.

— Ну и женился бы на ней, сукин сын!

— Это невозможно, Максим Максимыч, — с искренней печалью ответил Недошивин. — Я же сказал: специфика моего задания не позволяет мне жениться без разрешения Рябова. Между тем кто-то настучал ему, что его зять вместе с Барским напоили и обольстили какую-то провинциальную дурочку. Рябов был взбешен. Сначала он настаивал, чтобы Полина развелась с Владленом. Потом успокоился, но поклялся, что если кто-то вынесет эту историю в московские круги, он ему шею свернет. И если бы я признался, шею свернули бы и мне, и Лизе.

— Вместо Рябова шею ей свернул ты!

— Лиза сама была виновата. Она заявила, что не желает быть любовницей, хочет быть законной женой — ради будущего ребенка. В противном случае выйдет замуж за первого встречного. Хотя бы за Воробьева.

— Снова не понимаю тебя, майор. Ну, отпустил бы ее с ребенком. Поплакала бы и устроилась. Мы, коньковские, рассудительные.

— Да как вы не понимаете! — вскричал Недошивин. — Чтобы мой сын воспитывался у чужого отца? Нет, нет и нет!