В статье, написанной Саттеном в сотрудничестве с тремя его коллегами: Карлом Меннингером, Ирвином Росеном и Мартином Мейманом и напечатанной в «Американском психиатрическом журнале» (июль 1960), он с самого начала объявляет о своей цели: «Определяя степень ответственности убийц, закон делает попытку разделить их (как и всех обвиняемых) на две группы – „вменяемых" и „невменяемых". „Вменяемого" убийцу толкают на преступление рациональные мотивы, которые могут быть поняты, хотя и осуждены, а „невменяемый" руководствуется иррациональными, бессмысленными соображениями. Когда рациональный мотив очевиден (например, если человек убивает ради личной выгоды) или когда иррациональные соображения сопровождаются заблуждением или галлюцинациями (например, если параноик убивает воображаемого преследователя), ситуация не представляет особой сложности для психиатра. Однако убийцы, которые, на первый взгляд, поступают рационально, последовательно и расчетливо, но чьи смертоносные действия тем не менее носят причудливый и очевидно бессмысленный характер, представляют серьезную проблему, судя по тому, какие противоречивые мнения высказываются в зале суда об одном и том же обвиняемом. Мы должны наглядно проиллюстрировать наш тезис о том, что психопатологию таких убийц формирует по крайней мере один определенный синдром. Вообще говоря, подобные индивидуумы предрасположены к серьезным нарушениям контроля над своим эго, что делает возможным открытое выражение примитивного насилия, возникающего из предшествовавшего ему и не осознаваемого теперь травмирующего опыта».

Авторы исследовали в процессе подачи апелляций четверых мужчин, осужденных за кажущиеся немотивированными убийства. Все они были обследованы до суда и признаны людьми «без психоза» и «нормальными». Троим из них был вынесен смертный приговор, а четвертому – длительный срок тюремного заключения. В каждом из этих случаев потребовалось дальнейшее психиатрическое обследование, потому что кто-нибудь – либо адвокат, либо родственник или друг – был не удовлетворен ранее данным заключением психиатра и поэтому ставил вопрос: «Как может нормальный человек, каковым признан осужденный, совершить настолько безумный поступок?» После описания этих четырех преступников и их преступлений (негритянский солдат, который изуродовал и расчленил проститутку; чернорабочий, который задушил четырнадцатилетнего мальчика, когда тот отклонил его сексуальные домогательства; капрал, забивший до смерти другого маленького мальчика, потому что ему показалось, что жертва его высмеивала; и больничный служащий, который утопил девятилетнюю девочку, держа ее голову под водой), авторы объяснили, что между ними общего. Сами убийцы, писали они, не могли толком объяснить, почему они убивали людей, которые были им практически незнакомы, и в каждом случае убийца действовал словно бы во сне, в некоем трансе, выйдя из которого «внезапно обнаруживал», что нападает на свою жертву. Наиболее общим и, возможно, наиболее существенным историческим открытием была длительная, порой продолжающаяся всю жизнь неспособность контролировать свои агрессивные импульсы. Например, трое из этих людей в течение жизни часто затевали драки, которые не были обычными потасовками, а могли привести к смертельным последствиям, если бы их не пресекли.

В этой выдержке приводится множество других наблюдений, собранных авторами труда: «Несмотря на склонность к насилию, все эти люди в глубине души считали себя физически слабыми, подавленными и недостаточно развитыми. В каждом случае в жизни исследуемого имела место значительная доля сексуального запрета. Для всех них взрослые женщины были существами пугающими, а в двух случаях присутствовало откровенное сексуальное извращение. К тому же они все в ранние годы своей жизни боялись, что их считают женоподобными, физически недоразвитыми или болезненными… Во всех четырех случаях были исторические свидетельства измененного состояния сознания, часто в связи со вспышкой насилия. Двое рассказывали о серьезных случаях „забытья" – трансоподобных состояниях, во время которых они буйствовали и совершали бессмысленные поступки, а двое других говорили о менее серьезных и, возможно, менее заметно проявляющихся приступах амнезии. В момент фактического насилия они часто чувствовали отстранение или отдаление от себя, как будто наблюдали за кем-то другим… Также в историческом фоне всех указанных случаев была замечена повышенная доля насилия со стороны родителей… Один из исследуемых сказал, что его „пороли по любому поводу"… Другого много раз сильно избивали, чтобы „сломить" его упрямство и прекратить „припадки", равно как и для того, чтобы он исправил свое предположительно плохое поведение… Присутствие в истории исследуемого эпизодов применения к нему чрезвычайного насилия, либо воображаемых, либо действительно пережитых в детстве, соответствует психоаналитической гипотезе, согласно которой подвергание ребенка подавляющим стимулам прежде, чем он может с ними справиться, тесно связано с ранними дефектами в формировании эго, а позднее и серьезными нарушениями контролирования импульсов. Во всех случаях были свидетельства серьезной эмоциональной недостаточности в ранний период жизни. Эта недостаточность, возможно, была связана с продолжительным или постоянным отсутствием одного или обоих родителей, хаотической жизнью семьи, когда родители неизвестны, либо с прямым отвержением ребенка одним или обоими родителями, когда ребенок рос у чужих людей… Имелись свидетельства нарушений в эмоциональной организации. Для всех этих людей было характерно отсутствие злости или гнева при совершении сильных агрессивных действий. Ни один не упомянул о чувстве гнева в связи с убийством и о том, что он в принципе способен испытывать сильный гнев, хотя каждый из них был способен на сильную и зверскую агрессию… Их отношения с другими людьми носили характер поверхностных и холодных, что приводило к ощущению одиночества и изоляции. Люди для них едва ли были реальными существами в том смысле, что не могли вызывать теплые или положительные (и даже негативные) чувства… Те трое, что были приговорены к смертной казни, не питали особых эмоций в отношении собственной судьбы и судьбы своих жертв. Депрессия, чувство вины или раскаяния поразительным образом отсутствовали… Таких индивидуумов можно считать склонными к убийству в том смысле, что они либо несут непомерное бремя агрессивной энергии, либо обладают нестабильной защитной системой эго, которая периодически допускает неприкрытый и животный выплеск такой энергии. Смертоносный потенциал может прийти в действие, особенно когда некоторое нарушение равновесия уже имеет место, если будущая жертва подсознательно воспринимается как ключевая фигура в каком-то эпизоде из прошлого, который травмировал психику убийцы. Поведение или даже просто появление этой фигуры приводит к психологической перегрузке и без того неуравновешенного человека, и это влечет за собой внезапную вспышку насилия, как удар по капсюлю приводит к мощнейшему взрыву… Гипотеза неосознанной мотивации объясняет, почему убийцы воспринимали безобидное поведение по существу незнакомых им людей как провокационное и, следовательно, видели в них подходящий объект для агрессии. Но почему убийство? Большинство людей, к счастью, не отвечает убийством даже на чрезвычайно сильные провокации. В описанных случаях, однако, убийцы были предрасположены к серьезным отклонениям в восприятии действительности и весьма слабо могли контролировать свои порывы в течение периодов повышенной напряженности и усиления дезорганизации. В такие периоды случайный знакомый или даже незнакомец легко мог утратить свое реальное значение и занять место той личности, с которой связаны неосознанные травмирующие ситуации. „Старый" конфликт оживает, и агрессия стремительно достигает смертоносной силы… Когда происходят такие бессмысленные убийства, их стоит рассматривать как конечный результат периода нарастающей напряженности и дезорганизации в убийце, начавшегося до контакта с жертвой, которая, вписываясь в осознаваемую конфликтную схему убийцы, невольно приводит в действие его смертоносный потенциал».