Нет нужды говорить, что я не отказался от этого греховного наслаждения. Если что-то и огорчало меня слегка, то вовсе не ноющее чувство вины, а вполне естественное желание, чтобы zina каждый раз завершалась внутри красавицы Мот, а не внутри нелюбимой и непривлекательной Шамс. Тем не менее, когда Мот безжалостно отвергла мои робкие намеки на этот счет, у меня хватило здравого смысла больше их не делать. Я не хотел рисковать тем, что имел, в погоне за недостижимым счастьем. А чтобы утешиться, я придумал для себя историю — сказку вроде тех, что рассказывала нам шахрияр Жад.

В своей выдуманной истории я сделал Солнечный Свет не такой, какой она была, самой уродливой женщиной в Персии, но, напротив, восхитительной красавицей. Она была настолько великолепна, что Аллах в своей мудрости постановил: «Непостижимо, чтобы божественной красотой и приносящей радость любовью шахразады Шамс наслаждался лишь один какой-нибудь мужчина». Именно по этой причине Шамс и не могла выйти замуж. В знак подчинения всемогущему Аллаху она была принуждена оказывать внимание всем достойным и добрым почитателям, и однажды я сам оказался одним из таких временных поклонников. Какое-то время я утешался этой историей, только когда в этом была необходимость. Каждую ночь, пока zina не достигала высшей точки, у меня не возникало нужды в чем-то большем, чем очарование и близость царевны Мот, чтобы возбуждать и поддерживать свое рвение. Но потом, когда наша взаимная игра заставляла восхитительное давление повышаться во мне так, что его уже нельзя было сдержать и я позволял ему выйти, тогда я мысленно призывал свою воображаемую сказочную красавицу Солнечный Свет и делал ее вместилищем всплеска своей любви.

Как я уже сказал, какое-то время этого мне было вполне достаточно. Но затем я начал ощущать пагубное влияние своего рода безумия. Я стал допускать, что моя история может оказаться правдой. Постепенно безумие мое усиливалось, я начал подозревать какую-то страшную тайну и решил, что если буду действовать незаметно, то первым (и единственным) раскрою этот секрет. В конце концов я дошел до такого сумасшествия, что начал делать Мот новые намеки: мол, я в действительности хочу увидеть ее сестру, которую не может видеть никто. Девушка забеспокоилась и встревожилась, а я уже дошел до того, что представлял себе, как дерзко упомяну имя Шамс в присутствии ее родителей и бабушки.

«Мне была оказана честь познакомиться с большей частью вашей благородной семьи, о светлейшие, — сказал бы я шаху Джаману или шахрияр Жад, а затем бесцеремонно добавил бы: — За исключением достойной уважения принцессы Шамс».

«Шамс?» — переспросили бы они сдержанно и оглянулись бы по сторонам со смущенным видом. А Мот начала бы бойко говорить что-нибудь, чтобы отвлечь нас всех, а потом довольно грубо буквально вытолкала бы меня прочь.

Бог знает, куда бы в конце концов завело меня такое поведение — возможно, меня отправили бы в Дом иллюзий, — но вскоре отец и дядя вернулись в Багдад и пришло время распрощаться со всеми тремя моими партнершами по zina: Мот, Шамс настоящей и Шамс выдуманной.

Отец и дядя вернулись вместе, встретившись где-то по дороге, к северу от Персидского залива. Бросив на меня взгляд, дядя весело захохотал, поприветствовав племянника следующим образом:

— Ecco[138] Марко! На удивление, все еще жив, в вертикальном положении и на свободе! Неужели на этот раз обошлось без неприятностей, scagaròn?[139]

— Похоже на то.

И я отправился, чтобы удостовериться, так ли это. Я разыскал шахразаду Мот и сказал ей, что наша любовная связь подошла к концу.

— Я не могу больше уходить на всю ночь, не вызывая при этом подозрений.

— Очень плохо. — Она надула губки. — Моя сестра еще нисколько не устала от нашей zina.

— Я тоже, шахразада Магас-мирза. Хотя, по правде говоря, zina меня сильно ослабила. А сейчас я должен восстановить силы для нашего путешествия.

— Да, вообще-то вид у тебя измученный и изнуренный. Ну хорошо, стало быть, конец. Мы еще формально попрощаемся перед твоим отъездом.

В тот вечер дядя с отцом сообщили шаху, что решили все-таки не ехать морем, чтобы сократить наш путь на восток.

— Мы искренне благодарны вам, шах Джаман, за то, что вы предложили нам это, — сказал отец. — Но есть одна старая венецианская поговорка: «Loda el mar e tiente a la terra».

— Что значит?.. — вежливо спросил шах.

— «Восхваляй море, но занимайся землей». В переложении это означает: «Превозноси громаду и опасности, но держись за маленькое и надежное». В свое время мы с Маттео много путешествовали по бескрайним морям, но никогда не плавали вместе с арабскими торговцами. Нет такого пути по суше, который будет более рискованным и опасным.

— Арабы, — пояснил дядя, — строят свои океанские суда так же небрежно, как и ветхие речные лодки, которые светлейший шах видит здесь в Багдаде. Все они связаны веревками и проклеены рыбьим жиром, в конструкции нет ни куска металла. А лошади и козы на палубе сбрасывают свое дерьмо вниз, в каюты пассажиров. Может быть, арабы и достаточно невежественны, раз отваживаются выходить в море на таких утлых и убогих скорлупках, но мы — нет.

— Вполне возможно, что вы поступаете мудро, — сказала шахрияр Жад, которая как раз вошла в комнату, хотя там собрались только мужчины. — Я расскажу вам на этот счет одну сказку…

Она рассказала их несколько, и все они были про Синдбада-Морехода, который претерпел несколько неприятных приключений, встретившись с гигантской птицей Рухх, со старым Шейхом Моря и с рыбой, огромной, как остров. Шахрияр упоминала про кого-то еще, но я не помню. Суть ее повествования сводилась к тому, что Синдбад каждый раз начинал свои приключения с того, что садился на арабское судно, которое неизменно терпело крушение, а сам он выживал, потому что доплывал до какой-нибудь земли, не нанесенной на карту.

— Спасибо, дорогая, — сказал шах, когда его супруга закончила рассказывать шестую или седьмую сказку о Синдбаде. И прежде чем она начала следующую, он спросил отца и дядю: — Значит, вы напрасно съездили к заливу?

— Вовсе нет, — ответил отец. — Мы увидели, узнали и раздобыли много интересного. Например, я купил эту прекрасную стальную shimshir в Нейризе. Знающий человек сказал мне, что она была сделана из железа, добытого на расположенных неподалеку рудниках светлейшего шаха. Я, признаться, очень удивился. И сказал ему: «Разумеется вы имеете в виду стальные рудники: сабля ведь стальная, и железо здесь ни при чем». А он ответил: «Нет, мы добываем в рудниках железо, кладем его в специальный горн, и железо становится сталью». Я страшно возмутился: «Что? Вы хотите, чтобы я поверил, что если засуну в горн осла, то он станет лошадью?» Этому человеку пришлось долго объяснять, чтобы убедить меня. Святая правда, о светлейший шах, что в Европе сталь всегда считали особым металлом высшего качества, а никак не простым железом.