Кардаков сфотографировал несколько видов и пошел на бивак. На обратном пути мы с Савушкой как-то сбились с зверовой тропы и попали в хвойно-смешанный лес с значительной примесью каменной березы. Стволы деревьев были старые, дуплистые. Обыкновенно древесина в них сгнивает раньше коры. Некоторые рухляки чуть только держались на корнях. При небольшом давлении на них рукой они тотчас падали на землю. Много таких берестяных футляров валялось по склону горы. Савушке это не понравилось.

– Как наша сюда попал? – говорил он, не то обращаясь ко мне, не то к самому себе.

Вслед за тем он круто свернул вправо, но тут наткнулся на большую груду рухляка.

– Вот посмотри: ыи телюга моони омуты ни[4], – сказал он, указывая на четыре березовых футляра, лежавшие на земле: два крестообразно, а два пониже – углом так, что вершина каждого касалась нижней части креста, а концы расходились в стороны.

Конечно, из обломков березовых стволов, во множестве валявшихся на земле, можно скомбинировать какие угодно фигуры: людей, зверей, жилищ, лодок и т. д., но для этого надо дать волю фантазии. Так думал я, но у Савушки на этот счет были свои соображения. Он с опаской посторонился от рухляка.

Я подошел поближе к крестообразной фигуре, чтобы получше рассмотреть ее, но старик закричал мне, чтобы я не трогал березового валежника. В это время позади себя я услышал какой-то звук, точно кто-то вздохнул, и вслед за тем один ствол, совсем подгнивший у корня, как-то странно согнулся, осел и стал падать на землю. Я едва успел отскочить в сторону.

– Наша надо скоро ходи в другое место, – сказал Савушка и начал быстро спускаться по склону горы. Я последовал за ним.

На все мои вопросы он не отвечал и был чем-то взволнован. Когда мы вышли на реку, ночные тени уже зарождались в лесу. Неслышными волнами они выползали из-под старых елей и обволакивали прибрежные кусты и груды колодника на отмелях. Деревья приняли странную окраску, которую нельзя назвать ни черной, ни зеленой. Какая-то ночная птица пронеслась мимо на своих мягких крыльях. Через несколько минут мы подходили к биваку. При свете огня видны были палатки, лодки, вытащенные на отмель, и люди, двигающиеся у костра.

Орочи сообщили мне, что дальше по реке много заломов, но все же продвигаться вперед можно. Вопрос заключался лишь в том, хватит ли продовольствия.

После ужина я стал расспрашивать орочей о березовом валежнике, виденном на сопке. Они сказали мне, что в горах живет злой дух какзаму, худотелый великан с редькообразной головой и с трехпалыми руками. Он может превращаться в любого зверя. Тогда он сбрасывает с себя внешнюю оболочку, которая и валяется на земле в виде берестяных футляров. Это одежда какзаму. Посещать такие места не следует: может напасть хищный зверь, упасть дерево или камень, можно сломать, вывихнуть ногу или тяжело заболеть.

На следующее утро мне сообщили, что Савушка лежит на земле и кашляет кровью.

Болезнь Савушки задержала нас на месте до девяти часов утра. Когда он оправился немного, орочи помогли ему сесть в лодку, и затем мы тронулись в путь.

От места нашего бивака заломы тянулись на протяжении двухсот шагов; дальше протоки опять соединились в одно русло. Несмотря на то что с бивака мы выступили поздно, нам все же удалось продвинуться вверх по реке довольно далеко. Плыли мы до самого вечера и, может быть, прошли бы еще несколько километров, если бы не новые заломы. Следующий день был неудачный: река стала мелководной и еще больше заваленной колодником.

Как образуются такие заломы? В ненастное время года вода подмывает корни больших деревьев, растущих по берегам. Когда последние падают, они увлекают за собою молодняк. Вода подхватывает его и несет вниз по течению. Где-нибудь такой лесной великан застревает. Тотчас около него скопляется плавник – все больше и больше. Напором воды стволы деревьев так втиснуты друг в друга, что разобрать их голыми руками невозможно.

Медленно мы продвигались вперед, все время прорубаясь в заломах. Перетаскивание лодок на руках тоже требовало расчистки пути и усиленной работы топорами.

На реке Иггу встречались водопады, основанием которых служили большие лиственничные стволы, упавшие в реку.

С той стороны, откуда идет вода, скопилось много песка и гальки. Иногда дерево при падении своем застревает вершиной на другом берегу. Между нижним его краем и поверхностью воды остается столь небольшое пространство, что улимагда задевает за него своими бортами. Людям надо или ложиться на дно лодки, или перелезать через дерево.

За тесниной, которую мы видели с высоты горы, долина расширилась. Справа по течению был обрывистый, берег, поросший редкостойной лиственницей, а слева – широкие древнеречные террасы. За ними дальше виднелись ущелья и высокие остроконечные горы. Весь ландшафт производил впечатление дикой и величественной красоты. По словам Савушки, в этих местах весной держится так много сохатых, что табуны их на белом фоне снегов кажутся большими темными пятнами. Терраса была обезлесена пожарами и теперь покрылась мелколистным березняком (плосколистная береза) двадцати – и тридцатилетнего возраста. Здесь в изобилии росла голубица обыкновенная. На ней было так много ягод, что кустарники имели синевато-сизый оттенок. Там и сям виднелись большие пятна желтых саранок с цветами величиной с большую рюмку, расположенными как канделябры.

Девятнадцатого июля мы бросили лодки и опять понесли грузы на себе.

Пусть читатель представит себе заболоченную тайгу, заваленную буреломом, и банную атмосферу, и он поймет, что значит идти в гору с тяжелыми котомками за плечами.

Чем ближе мы подходили к водораздельному хребту Сихотэ-Алиня, тем больше характер местности становился расплывчатым. Остроконечные сопки исчезли, а вместо них появились холмы со сглаженными контурами как результаты эрозии. Изменился и характер растительности. Здесь были такие же замшистые и заболоченные леса, как и в истоках реки Иоли.

В этот день произошла в тайге встреча с отрядом инженера Львова, который, пройдя по рекам Хуту и Аделами, вышел к Сихотэ-Алиню и теперь со съемкой спускался по реке Иггу на Копи, чтобы потом перебраться на реку Хади около Улема. После совместной дневки оба отряда пошли каждый по своему маршруту.

Двадцать третьего июля мы расстались с Кабановым. Вместе с больным Савушкой он спустился обратно по рекам Иггу и Копи к морю.

Самый перевал через Сихотэ-Алинь представляет собой глубокую седловину. Первый раз я перешел через него в марте 1909 года и назвал именем Русского географического общества. Севернее и южнее седловины хребет слагается из высоких гор с плоскими вершинами, покрытыми ягельной тундрой. В этих местах он имеет крутые склоны, обращенные к востоку, и пологие – к западу. Отсюда можно видеть истоки рек Гобилли (правый приток Анюя) и Аделами (приток Хуту), а на юге – истоки Копи и Самарги.