За первым же поворотом обнаружились Эдвин Дигби и Герцогиня, шагавшие навстречу. Перья гусыни сияли ледяным блеском, клювом она то и дело тыкалась в хозяина. Съехав с сиденья, так что колени терлись о дно машины, я твердо вознамерилась никого не слышать и не видеть, но все-таки до меня донесся голос мистера Дигби:

– Погодка как раз для того, чтобы раздавить прохожего, миссис Хаскелл!

Ага, или бутылочку-другую в «Темной лошадке». Ах, если бы только я не питала тайной симпатии к мистеру Дигби и не подозревала, что именно он может оказаться движущей силой ужасных преступлений!..

«Хайнц» показал норов, как только я выехала из деревни. Он принялся жалобно стонать, и ветер эхом вторил его завываниям. Несколько раз – готова в этом поклясться! – эта дрянь пыталась самостоятельно двинуться назад, но секрет опытного водителя в том, чтобы никогда не давать машине поблажек. Когда передо мной замаячила длинная серая стена больницы, я свирепо дернула рычаг передач. Меня осторожно обогнал желтый фургон, потом мимо пронеслась темно-зеленая машина. Руль трепыхался в моих руках, как осиновый лист, но я, упрямо всматриваясь в каменных орлов над воротами, проехала по дорожке и остановилась, только когда перед носом выросла каменная громадина санатория. В этот момент я пожалела, что дорожка не ведет на край света.

Заботливо пристроив шар на животе и проехав еще несколько метров, я затормозила на усыпанной галькой площадке перед домом. Если прятаться и таиться, скорее привлеку к себе внимание, к тому же в случае необходимости мне не обойтись без прыжка с верхней ступеньки крыльца прямо в машину. Продолжая уговаривать себя, что все идет как нельзя лучше (людоеды Добряк и Злюка на глаза не показывались), я взяла себя в руки – вернее, во вспотевшие ладони – и стукнула дверным молоточком. Шар, казалось, был налит жидким свинцом, а не водой. Дверь открылась чересчур быстро. Передо мной выросла здоровенная медсестра в кружевном чепчике.

– Чем могу служить?

Глаза у нее были как пули, а лицо словно высечено долотом. Она источала аромат хлорки, как Рокси – розового масла. Прижав обе ладони к пояснице, я шагнула вперед, заставив ее отступить.

– Я… я миссис Хайнц. Надеюсь, вы меня ждете? Мой врач предложил убедиться, подходящие ли здесь условия. У меня срок подходит…

Медсестра изумленно вытаращилась! Неужто я провалила все дело в самом начале и слово «срок» уже не употребляется в акушерстве? Я бережно прижала к себе выпуклость под платьем.

– Какой срок? Тут не тюрьма… – Медсестра побледнела в тон халату.

– Конечно, нет, дом выглядит очень даже уютно…

Я сделала еще шаг вперед и оглядела пол в черно-белую плитку и белые стены под лепным потолком. Лестница круто вздымалась вверх, разделяясь надвое.

– Миссис Хайнц? – переспросила медсестра. – У вас нервный срыв?

– Что вы, в моем-то положении! Дорогой доктор Падински (если он хорош для Мамули, то для меня и подавно сойдет) не устает предупреждать, что любое нервное потрясение может пагубно сказаться на малыше, поэтому он и просил меня заранее посмотреть клинику.

– Миссис Хайнц, – ледяным голосом возразила сестра, – каким образом посещение санатория для женщин с нервными заболеваниями облегчит вам роды?

Выкрашенный белой краской стул был под рукой.

Я неуклюже опустилась на него, выгнув спину и расставив ноги.

– Не может быть! – проблеяла я. – Разве это не родильный дом Читтертон-Феллс?

– Ни в коем случае! – Медсестра открыла дверь. – Вы немного заблудились. Поверните влево на Кост-роуд, проедете две мили и сразу увидите: такое современное здание из красного кирпича.

– Как глупо с моей стороны! – Я рассмеялась, но тут же весьма артистично охнула, прижав руки к животу-шару, закатила глаза и откинула голову.

Медсестра сразу выпустила дверь.

– Что такое? Роды начались? – Глаза ее почти подобрели, но я не дала себя обмануть: из-под белого халата выглядывала брошка с черными птицами.

– У меня в последнее время часто бывают приступы боли. Доктор Падински говорит, что это ложные схватки, в таких случаях надо прилечь. – Я изобразила дрожь. – Что он скажет, если узнает, что в таком состоянии я села за руль и отправилась в дорогу?! Нельзя ли мне прилечь где-нибудь? Обычно эти приступы длятся не дольше получаса.

Она оглянулась (воровато, как мне показалось) на широкий холл и лестницу.

– Я не могу рисковать малышом… доктор Падински рассердится на нас… то есть на меня.

Хотя я быстро поправилась, множественное число сделало свое дело: медсестра испугалась.

– Конечно! В «Эдеме» мы гордимся предупредительным отношением к пациентам. – Она почти весело погладила меня по плечу. – Жаль, что сегодня у доктора Бордо выходной, а то он с удовольствием осмотрел бы вас.

– Это было бы замечательно!

Сильные пальцы медсестры сомкнулись у меня на запястье, как наручники. Она затащила меня в комнатку, которая служила малой гостиной в старые времена, когда дом был усадьбой, а не больницей. Стеклянные двери вели в сад, и я увидела угол Вдовьего Флигеля. С болью в сердце я подумала об Алисе, ее немощной матери и старушке няне. Наверное, для них будет лучше, если они вырвутся из криминальных лап зловещего доктора Бордо, но шок может им дорого обойтись.

– Это комната для посетителей. – Медсестра помогла мне прилечь на потертую коричневую кушетку. – Я измерю вам пульс и давление.

– Ну что вы, не надо беспокоиться…

– Принести вам стакан воды?

– Вы так добры! Но я предпочитаю просто полежать эти полчаса в одиночестве. Трудно расслабиться, если знаешь, что в комнату могут войти.

– Ну хорошо. – Она поправила на стуле вышитый чехол (похоже, его вышивали на сеансах трудотерапии) и ушла.

Я выждала целую минуту, затем вскочила и на цыпочках прокралась к двери. Осторожно повернула дверную ручку – та отозвалась пронзительным визгом – и приложила глаз к микроскопической щели. Холл был пуст. Однако пересечь его было все равно что переплыть Ла-Манш.

Собравшись с духом, я выскользнула из комнаты и шмыгнула к ступеням, Лестница показалась мне отвесной стеной. Совершив восхождение, я вытерла липкие ладони о пальто и тихонько постучала в первую же попавшуюся дверь. Не дождавшись ответа, дернула за ручку. Дверь не поддалась.

– Это вы, сестра? – жалобно прохныкал голос. – Я буду отдавать вам свой манный пудинг всю неделю, если вы уговорите доктора не делать мне больше уколов.

– Надеюсь, вам лучше, миссис Фрибрен, – сказала я, скользнув взглядом по табличке с именем.

Неужели дверь заперта из-за того, что пациентка оказалась слишком трудной, упрямо погрязшей в раскаянии? Или же она представляет опасность для доктора: сбежит и объявит его негодяем?