Перегрузка стала спадать, и я, чувствуя физическое, но отнюдь не моральное облегчение, откинулся на спинку кресла. Все, чего бы я ни коснулся в этом мире, рушится, уничтожается, превращается в пепел…

Блиц Я не перестаю думать, Филипп, действительно ли нужны все эти жертвы? — обернулся я к «пчеловоду». — А если мы не остановимся, их будет все больше и больше. Может быть, лучше было сохранить все как есть? Вы ведь неплохо жили, пока не вытащили меня из прошлого. Что касается меня, то ведь я-то совсем не жажду власти. Еще не поздно отказаться от всей этой затеи. Как раз сейчас я наиболее близок к тому, что называется счастьем. Моя семья со мной, и все, чего я хочу по-настоящему, — это как можно надежнее спрятать их.

— Нет! — уверенно заявил бородач. — Мы должны продолжать. Я не осуждаю вас за слабость, мой государь. Но оставить Россию в лапах Рюрика — значит обречь ее на постыдную гибель.

— Почему вы так уверены в этом? Все это не более чем политические амбиции…

— Вы ошибаетесь, государь. Я никогда не посмел бы вас учить чему-то, но вы родились и выросли далеко отсюда…

— Не затрудняйте себя оправданиями. Чему вы хотите научить меня?

— Борьба «пчеловодов» с Рюриком носит вовсе не абстрактно-политический характер. Все мы — православные христиане. И все мы искренне верим в то, что наше дело правое. Что вы знаете о клятве русского народа роду Романовых?

— Честно сказать, ничего…

— То-то и оно, — покачав головой, сказал Филипп. — Что уж говорить о других, если этого не знаете даже вы. Эту клятву, во-первых, Богу, а во-вторых, роду Романовых — быть верным ему до Второго пришествия Христа — русский народ принес в тысяча шестьсот тринадцатом году на Великом Земском соборе, что засвидетельствовано специальной грамотой. Но она хранится в сверхсекретных архивах. А в двадцатой веке, в семнадцатом году, русский народ нарушил эту клятву. Бог карает клятвопреступников, вот в чем причина всех наших неисчислимых бедствий. И тогда, еще в вашем веке, Россия утонула в крови, и с тех пор нет ей покоя, хотя она уже и стала галактической державой. И вот, как апофеоз падения, власть над Россией оказалась в лапах зверя. Мы, православные воины, считаем, что Рюрик — олицетворение сатаны. И мы, как представители русского народа, должны вырвать страну из его когтей и передать ее в руки того, кому поклялись в верности.

Чудно было слышать эти религиозно-монархические речи от человека, ведущего межзвездный корабль. Но скорее всего, это издержки моего совдеповского воспитания. А в этом мире космические путешествия и вера в Бога никоим образом не противоречат друг другу.

Филипп, становясь все более пафосным, продолжал:

— А жертвы… Они неизбежны. Но иногда они и необходимы. Вам не следует корить себя. Не вы создали ситуацию, в которой не обойтись без жертв. Кстати, это понимают даже те, кого не минула чаша сия. Почему вы застали меня расстроенным? За минуту до вашего появления здесь я принял посланную на всех волнах радиограмму от одного из тех, кто погиб в пламени пожара… Когда-то Сема был моим другом, но я был уверен, что его уже давно нет в живых. И вдруг это послание…

Он говорил уже, как будто бы сам с собой, вновь впадая в меланхолическое состояние духа. «Сема»… Знакомое имя. Очень знакомое, и все-таки я не мог припомнить, кому оно принадлежит.

— Что же это было за послание? — спросил я и тут же вспомнил, кто это «Сема». И почувствовал, как к горлу подступил комок жалости.

— Вот оно, — отозвался Филипп. — Я вывел его на печать, чтобы отдать вам. — Обидно. Если бы мы знали, что он жив, мы могли бы спасти его.

Он передал мне листок пластиката, и я прочел:

«Ваше Величество, я умираю. Спасибо за избавление.

Семецкий».

Все верно. Горит промышленная зона. Заводы гибнут…

Неожиданное, нелогичное чувство ревности возникло в моей душе: если это послание получил и Рюрик, то он, конечно же, принял его на свой счет…

Я отложил листок в сторону.

— Не корите себя, Филипп.

Тот с удивлением посмотрел на меня, но тут же удивление сменилось пониманием:

— Ах да, ведь он принимал участие в переброске вас из прошлого в наше время. Собственно, с его изобретения все и началось… Выходит, вы были знакомы с ним?

— Да. Если не сказать больше.

— Он пропал во время этой операции. Вы знаете что-то о его дальнейшей судьбе?

Я кивнул, думая о том, есть ли смысл рассказывать ему, как Семецкий спас меня на планете железных страусов и чем он стал в результате.

— Почему он благодарит? В какую переделку он попал?

«Переделка». Чертовски точное слово.

— Сейчас у меня нет ни времени ни сил рассказывать вам все, — решил я. Но поверьте моему слову, спасти его было невозможно.

* * *

Когда мы вышли на орбиту, там болталось лишь несколько старых цыганских жестянок. Люди Рюрика, не зная, что они пусты, как раз занимались тем, что увлеченно, словно пацаны из воздушек по голубям, палили по ним, и жестянки одна за другой послушно превращались в облачка плазмы. Но нам ПОВЕЗЛО: по нашим «призракам» не было произведено ни единого выстрела. Почему, я не знаю. Возможно, потому, что на орбите мы оставались не более минуты.

Я почувствовал, как смертельно устал от всей этой непрекращающейся кутерьмы. Вот так светлое будущее! Вот так утопия! Когда по тебе не стреляют, говоришь «повезло»…

На орбите мы лишь убедились, что крейсера там нет, и тут же совершили прыжок к созвездию Лиры, надеясь, что джипси уже там, а не уничтожены. Я был уверен в этом почти на сто процентов и оказался прав. Стоило нам вынырнуть в районе планетной системы, куда входит Блиц-12ХЬ, как мы тут же получили известие от Гойки о том, что все его люди благополучно выведены из-под обстрела. Крейсер успешно движется к назначенному пункту, кораблей охраны в районе планеты не наблюдается.

— Я пока не нужен? — спросил я Филиппа.

— Да, я справлюсь, — отозвался тот и глянул на меня с пониманием. Беспокоитесь о семье?

— Да. Пойду, посмотрю, как там они, — подтвердил я, выбираясь из кресла. Им пришлось туго.

Свое семейство я нашел на камбузе. В моей полосатой пижаме Ляля выглядела тут довольно экзотично. Ромка за обе щеки уписывал мороженое с клубникой, а она сидела напротив, подперев голову руками, и внимательно наблюдала за ним. Я присел рядом, и только тут она меня заметила.

— Все в порядке? — спросила она с легкой тревогой в голосе. — Все живы?

— На удивление, — подтвердил я. — Мы уже подходим к Блиц-12ХЬ, а крейсер, наверное, уже там.

— Я тебе совсем не дала поспать, — она погладила меня по голове. Неожиданно Ромка, как оказалось, наблюдавший за нами, положил ложку и безапелляционно заявил:

— Нельзя его гладить.