Томас застыл. Казалось, легкое снежное покрывало укрыло его — скопление безмолвия. Все прояснилось.

«Сэм, — подумал он. — Фрэнки».

Заломленные руки совсем онемели. Томас попытался залезть в карман куртки.

— Выходит, все это был обман, — тупо произнес он. — От начала до конца.

— Смотри, — простонала Сэм. — Горячая сталь… Улетный трах… я… я… м-м-м!

Кровь больше не текла, она липкой коростой запеклась вокруг его глаз, которые все еще неимоверно жгло. И наконец Томас увидел — увидел, как она прогнулась, увидел беззвучные судороги, увидел, как она тяжело навалилась на Нейла, проведя дулом пистолета по его щеке.

— Господи… Иисус сладчайший, — тяжело выдохнула она. Ее грудь тяжело и бурно вздымалась. Разводы белого света скользили по ее потной коже. — Что это? Сила, власть? Значит, теперь я могу делать все, что угодно? — Запрокинув голову, она зашлась смехом. — То есть вы, ребятишки, подохнете, будете кровью харкать, а я хочу только одного: трахаться, трахаться и трахаться!

— Я уже сказал тебе, Джесс, — произнес Нейл тонким, задыхающимся голосом. — Если ты уже попробовала это, возврата нет…

Снова выстрел, на этот раз — в посеревшее лицо Джерарда. Кожа вокруг входного отверстия оплавилась, как воск, но крови не было.

— Что это? — крикнула Сэм. — Отчего это так… так…

«Реально…»

Томас вгляделся в истомленный, обмякший ужас. Кожа, которую он любил. Тело, которое он боготворил, истерзанное ласками другого.

«Сэм…»

— Так значит, все это была грошовая комедия, — повторил он все так же холодно. Все казалось одновременно четко очерченным и сомнительным, необитаемым, как памятники. — Одурачить меня, чтобы я нашел для вас Нейла.

Контроль был восстановлен. Теперь оставался только один вопрос.

— Конечно, — сказала Сэм, припав к груди Нейла, истощенная соитием. — А что? Ты все еще надеялся, что я могу тебя полюбить? Что ты способен разжечь во мне хоть искорку страсти? — Сэм рассмеялась, поглядела вниз, на себя. — Интересно, в каком мире ты живешь?

— Я говорил о Фрэнки.

В ее взгляде появилась признательность. Она вытерла пальцы футболкой Нейла, от костяшек до ногтей, совсем как обеденной салфеткой.

— Ах, это. Впечатляет, правда? Нужна же была вам какая-то мотивация, профессор. А так вы были просто балластом. Ну, что тут скажешь? Пришлось устроить вам небольшую встряску. Я бы хотела и сама оправдать доверие, но главным действующим лицом оказался протеже дока Маккензи. И ведь старый пердун правильно вас оценил, что — нет? Боже, парнишка так вопил, что даже у меня мурашки по коже забегали…

Томасу показалось, что он видит все собственными глазами. Фигурка в черном, гибкая, бесстрашная, крадется через задний двор. Бар скребет когтями по дереву, потом трусцой бежит навстречу знакомому запаху, поднимает голову, приоткрыв пасть с болтающимся языком, — беззвучная вспышка, пламя, вырывающееся из ствола. И вот она стоит, как оптический обман, глазея на спящего отца, потешаясь над трогательным чувством отваги, которое, она это знала, он испытывает, оставшись на страже своих детей, своего сына. Всего лишь еще один простофиля, зацикленный на своем чувстве собственника, тогда как все преходяще и рано или поздно канет в туман оставшегося где-то на заднем плане стыда. Всего лишь еще один разбушевавшийся папаша, слепо проходящий мимо оставленных у него под носом следов.

Томасу казалось, что он видит ее. Сэм, вставшую на колени перед оранжево светящейся палаткой.

— Так, значит, с Фрэнки это сделал Маккензи? — резко спросил Нейл.

Первая пуля пронзила ее шею, но она успела обернуться и круглыми от изумления глазами посмотреть на Томаса, на револьвер Миа в его сведенных судорогой трясущихся руках. Она подняла свой «глок» уже не слушающейся ее рукой. Второй выстрел пришелся слева от носа, перевернув ее и сбросив с Нейла на пол, о который она шмякнулась, как тюк с бельем. Ее обнаженное тело еще несколько секунд содрогалось, потом застыло.

Томас перевалился на бок, целясь связанными руками. Правую руку покалывало, будто он напоролся на гвоздь. Нейл молча уставился на него.

Томас закашлялся, сплюнул сгусток крови и слизи на пол.

— Ничего, к чертовой матери, не надвигается, — хрипло сказал он.

Высокое лягушачье кваканье долетало сквозь занавешенные окна. Стрекотали сверчки. Два комара танцевали в свете желтой лампы, как пух одуванчика.

Пистолет Миа с грохотом упал на жесткие доски.

Медленно, осторожно Томас поднялся на ноги. С трудом доскакав до кухни, он перерезал ленту столовым ножом, вернулся, подобрал пистолеты, затем бережно принялся освобождать Нейла. Все это время он держал своего лучшего друга на мушке пистолета Сэм. Нейл наблюдал за ним, и с лица его не сходило выжидательное выражение. Никто из них не произнес ни слова. Уже само дыхание казалось достаточно красноречивым.

Освободившись, Нейл встал, потирая запястья. Томас заметил, что ловит его взгляд, хотя зачем — и сам бы не мог сказать. Смущенный откровенностью ответного взгляда, он посмотрел на лежавшую Сэм. Она раскинулась, как кукла. Холодная, резиновая. Длинные струйки крови просачивались в щели половиц, блестя, как вишневый сироп. Лицо ее уже стало опухать.

Неужели это она? Это казалось немыслимым. И снова она стала непостижимой, непроницаемой. Снова в единый миг опрокинула его ожидания.

Сэм.

Убита.

«Но ты не была… ты не была…»

Томаса начало трясти, да так яростно, что он пошатнулся и упал в легкое мягкое кресло. Лицо его стянуло, словно оно было обмотано резиновыми бинтами. С каждым всхлипом внутри у него будто что-то обрывалось.

— Я… я… — задыхаясь, произнес он.

— Да успокойся ты, Паинька.

Томас непонимающе посмотрел на друга.

— Фрэнки? — прошипел он.

— Мой сын, — ответил Нейл.

— А Рип?.. Рип…

— Наша красавица? Целиком твоя заслуга.

«Но, папа-а-а-а-а!» — услышал Томас их голоса, звучавшие в унисон.

— Но… но… — сдержать рыдание не удалось, оно вырвалось из самых глубин.

Томас сплюнул сквозь стиснутые зубы.

— Все равно ты отец Фрэнки, — сказал Нейл. — Уж я-то знаю.

Томас поднял «глок» Сэм, прицелился в расплывчатое пятно, бывшее его другом.

— Опусти, Паинька. Я тебе нужен. Нужен тебе, потому что нужен Фрэнки.

— Н-Нора? — хрипло спросил Томас, тыча в Нейла пистолетом. — Она тебе сказала?

Нейл казался жутко, чудовищно невозмутимым.

— Она протестировала детей… Но сказала, что знала с самого начала.

Непонятно почему, но это объяснение успокоило Томаса. Он вовсю глазел на своего лучшего друга, не узнавая его, хотя мог бы — и ничуть в этом не сомневался — рисовать фотографически точные изображения его лица. Кем был этот мужчина, это чудовище, его друг, которого он знал лучше самого себя?