– Появится, – буркнула Рейган.

– Знаю, – после короткой паузы ответил Винчи. – Но нужно оттянуть этот момент.

– А ты сам где берешь no/maNika?

– На черном рынке.

– И никогда не задумывался над тем, как они на нем появляются?

– Мне не приказывали искать производство. Но скоро я этим займусь…

– Когда вернемся в Тулузу?

– Когда вернусь из Нью-Йорка, – Винчи бросил Конелли одну коробочку. – На память. – Повернулся к спецназовцам: – Грузовик сжечь!

– Почему сжечь? – растерялся Конелли.

– Потому что мы его отсюда не вывезем, – ответил Джа и направился к вертолету.

Несколько мгновений Фаусто изумленно таращился на спину Винчи, после чего бросился следом:

– Ты серьезно?

– Абсолютно, – подтвердил Джа. – Меня вызывают в Нью-Йорк.

– Зачем?

– Пончик, милый, у меня есть масса других задач, помимо того, чтобы вытирать тебе сопли. Но ты не волнуйся: если производство развернуто в Окситании, оно никуда не денется. Если на темных землях – я все равно не успею ничего предпринять. После этого перехвата производство наверняка перенесут. И кстати, ваши жизни в опасности.

– Что?

– Почему?

– Потому что производители этого дерьма ребята сообразительные, не то что заурядные обитатели темных территорий. Они уже вычислили, что вы приехали их достать, и прикончат при первой возможности.

– Что же делать?

– Вы узнали главное, агент Конелли: производство расположено где-то здесь. И теперь мы им займемся.

– Когда?

Ответить Джа не успел, потому что в следующий миг в вертолете завыла сирена, предупреждая об атаке, но зазвучала она поздно, слишком поздно…

///

Ракеты ударили одновременно.

Небольшие самонаводящиеся ракеты прилетели из-за рощи, но как врагам удалось подобраться настолько близко, осталось невыясненным: пилот вертолета погиб и при всем желании не смог бы объяснить, почему оснащенный по последнему слову техники вертолет, работающий в связке с патрулирующими окрестности дронами, прозевал явление врагов. Возможно, бандиты использовали электронную маскировку, возможно, пилот отвлекся и не среагировал на предупреждение – возможно все. Но теперь это не имело значения, потому что четыре самонаводящиеся ракеты прилетели одновременно и почти одновременно взорвались: две угодили в вертолет, превратив его в пылающие обломки, третья сбила дрон, а вот четвертой пришлось повозиться. Последний ударный дрон успел совершить маневр уклонения, резко сменил направление движения, попытался набрать скорость, но… тоже не преуспел. Судя по всему, бандиты использовали ракеты с чипом «Паск», симулирующим боевой ИИ четвертого поколения, поскольку только такие устройства могли достать бросившийся наутек дрон.

Четвертый взрыв прогремел с небольшой задержкой, но оказался столь же результативным, как предыдущие: обломки дрона посыпались на землю.

– Что это было?! – заорал оглушенный Конелли.

– Спасите! – Рейган бросилась к грузовику.

– В укрытие! – опытный Гуннарсон метнулся к канаве, он знал, что будет дальше.

А дальше из-за рощи вылетели ударные дроны, а с севера появились машины с вооруженными людьми.

Джа, который до сих пор стоял посреди дороги, но не потому что растерялся, а потому что не спешил действовать, пока обстановка окончательно не прояснится, громко выругался, схватил Конелли за шиворот и втащил в бронированный внедорожник.

– Мы уезжаем?

– Пригнись! – Винчи заставил ошарашенного Фаусто наклониться к коленям.

– Мы уезжаем?

– Еще нет.

– Почему?

– Потому что все нужно делать вовремя.

Это был жесткий ход, но война иногда требует жестких решений, к которым нужно быть готовым. Сейчас все зависело от того, кто привлечет внимание дронов, и Винчи не хотел стать этим «кем-то». А Гуннарсон – стал. Впрочем, у него не было другого выхода: афрошвед скатился в канаву, но оказался слишком далеко от остальных членов группы, попытался затаиться, но укрыться на голой земле оказалось негде, его засекли, и дрон вильнул влево, наводя пулеметный ствол на агента. И заставил действовать: Гуннарсон вскочил на одно колено, вскинул свое оружие и открыл огонь по машине. Отвлек, но получил несколько пуль от второго дрона, задергался, продолжая стоять даже после того, как комбинезон промок от крови, но все равно рухнул в пыль.

– Нет! – Рейган, которой никогда раньше не доводилось бывать под огнем, бросилась на помощь другу.

– Стой! – парни Джехути открыли огонь, в отчаянной попытке прикрыть глупую девчонку, и следующая ракета взорвалась именно там, где они укрылись: в кузове грузовика.

И в это мгновение Винчи надавил на акселератор, резко стартуя с места.

– Стой! Там Рейган!

– Поздно, Пончик, слишком поздно… – пробормотал Джехути, но не был услышан.

– Стой! – крикнул обернувшийся назад Конелли, и резко замолчал.

Потому что увидел, как споткнулась Рейган, как нелепо взмахнула руками, раскрыла рот в крике, который он не услышал, но почувствовал, и рухнула на асфальт. Увидел, как добивает десантников подъехавший броневик. Как взрывается грузовик, закрывая беглецов огненной преградой. И как разворачиваются в сторону удирающего внедорожника два оставшихся ударных дрона.

Но они были не важны.

Вообще не важны.

Важным был мертвый Гуннарсон и лицо умирающей Рейган. Широко распахнутые глаза. Широко открытый рот. Страх, боль и кровь.

И никакой надежды…

* * *

– Вы заметили, что из мира постепенно исчезает красота? Шаг за шагом. Оставляя горькое ощущение потери чего-то неимоверно важного, очень нужного, но возвышенного настолько, что важность и нужность не получается объяснить. Очень трудно посчитать и выразить в цифрах. А значит, очень трудно доказать полезность, потому что прагматичный современный мир определяет полезность цифрами – размером прибыли.

Сегодня голос Орка был особенно грустен, а в студии вновь появился посторонний предмет, только не кости с миской, как в прошлый раз, а репродукция великой «Джоконды» Леонардо да Винчи. Глядя на которую, все вспоминали страшный пожар, случившийся в захваченном фанатиками Лувре и повлекший гибель бесчисленного множества картин. В том числе этой.

– Были времена, когда здания и сооружения возводили не только для того, чтобы устроить переправу через реку или организовать крышу над головой, но чтобы они радовали глаз. И потому у нас, потомков, есть чарующая возможность прикасаться к камню, впитавшему в себя и предназначение, и стиль. Не только крепость, но изящество. Мы прикасаемся к камням, которые не вонзились в мир, а стали его частью, дополнив творение Божие творением Человека. Не противопоставляя, а украшая. И так продолжалось долго, орки, на протяжении веков наши предки, которые не кажутся нам образцом культуры, толерантности и гуманизма, несли в мир красоту и гармонию, щедро делились с ним порывами души своей и тем делали прекрасней и мир, и себя. Они знали, что построить прямоугольный сарай проще и дешевле, но отказывали себе в этом убожестве. И мы до сих пор восхищаемся творениями, созданными во времена, которые называют «темными веками». Во времена Средневековья, когда математика считалась разновидностью колдовства. Наслаждаемся памятниками Ренессанса, а потом… А потом что-то сломалось, орки. Но сломалось не в мире, а в нас. Мы полюбили деньги, и деньги нашептали: «Проще и дешевле называется прагматично. Зачем стараться, если всем плевать? Зачем корпеть над картиной, если есть фото? А на холст достаточно выплеснуть краску из пластикового ведерка – разогретая “искусствоведами” публика примет “шедевр” на ура!» Зачем стараться превзойти Леонардо, если все равно заплатят? И все вокруг вдруг заплясало под золотую дудку. Художники отбросили кисти и принялись мазать холсты задницами и гениталиями, композиторы занялись рекламными джинглами, архитекторы перестали видеть что-то, кроме прямых линий. И красота стала отступать. Она ведь не умеет сражаться, орки, в ней нет ничего от нас. Она слушала, что говорили о функциональности, как обвиняли ее в усложнении, и не могла ответить, что сложные конструкции, хоть в архитектуре, хоть в литературе, хоть в музыке, предназначены для сложного ума. Для развитого мозга. Для тех, кто сможет уловить тончайшую игру оттенков на картине великого мастера. Для тех, кто отличит звучание английского рожка от классического гобоя. Для тех, кто оценит причудливую игру слов. Вы спросите: зачем все это? А затем, орки мои, что это трудно и этому нужно учиться – вот зачем. Затем, что подлинная красота творения рук человеческих всегда сложна. И потому – бесценна. Затем, что красота заставляет вас тянуться, орки, и необъяснимым образом превращает вас в других, не в зомби или маньяков, а в ценителей и мыслителей. Красота делает вас другими, орки мои, и потому ее у вас отнимают: чтобы вы не изменились. Чтобы красота не проснулась в ваших душах.