— А удивишься ли ты, узнав, что твоя матушка решила повенчать доктора на нашей сиротинушке как раз в Александро-Невской?

— Нет, Соломин, не удивлюсь. И что церковь там будет убрана живыми цветами из екатерингофских оранжерей, не удивлюсь. Я только знаешь чему удивлюсь?

— Чему?

— Увидев у алтаря Граве и Гиацинту!

Тут оба не выдержали — расхохотались.

— Ну да, и платье княжеское шьют, и поваров лучших нанимают! — восклицал Венецкий. — И нашу бальную залу уберут — матушка уж найдет, как объяснить Копьеву, почему свадьбу играют у нас, а не у Поздняковых, да и объяснить несложно — Катиш ее крестница.

— А самое трогательное — мы же госпоже графине эту мысль и подсказали, вовремя подсунув ей сиротку! Но не одни мы столь умны — вымогатель тоже не лыком шит, — напомнил Андрей. — Он наверняка подсылает своих людей и за домом Поздняковых следить, и за княжеским… А где, кстати, князь живет?

— На Кадетской набережной. Место, сам знаешь, почтенное, еще с царствования Петра Великого. Вот только сама набережная — одно название. Князь при мне смеялся — еще покойный царь Петр велел каждому против своего дома сваи вколачивать и камнями землю укреплять, но по сей день никто не собрался. Одна беда — как тогда ставили дома на Васильевском сплошным фасадом к реке, так они и стоят, а особняку-то курдонер требуется, чтобы достойно в карете подъехать.

— Что ж князь в другом месте себе дом не построит?

— Он это место любит. И пристань там у него своя — он на лодках кататься любит. Летом плывет по Неве, а за ним роговой оркестр[17]на целой галере…

— Как же он собирается в церковь ехать?

— Понятно как — на больших санях, целым поездом, по Неве, чтобы весь город видел — князь Копьев венчаться едет! Только незадача — каков-то будет лед шестнадцатого апреля? Там, у Васильевского, как раз теперь его запасают…

Андрей много раз видел эту картину — как вырубают глыбы льда и конными запряжками волокут их вверх по пологому берегу, перегружая на сани. Но невский лед грязноват, а вот когда пойдет ладожский — тогда будут цеплять баграми льдины и начнут забивать ими ледники в домах, чтобы до августа холоду хватило.

Когда ж ледоход? Когда опять придавит воспоминание — как вместе с Катенькой ходили смотреть с берега?

Эта мысль поволокла за собой другую: вот будет реприманд[18], если графиня все же поженит своего верного доктора и Гиацинту! Фыркнув, поскольку фырканье подобные мысли отгоняет, как кухарка тряпкой — тараканов, Андрей сказал:

— Вот теперь, милый граф, нам и предстоит настоящее дело. Конечно, неприятель, видя, что нападение на меня блистательно провалилось и я жив остался, может затаиться. А может и рискнуть. Речь, видно, об очень больших деньгах идет, если ради них исполнили такую увертюру. Ты завтра же, едучи в полк, вели своему Скапену отыскать художника.

— Точно ли это — портрет соблазнителя? И как он к тебе попал?

— Мне привезла его одна особа… А точно ли? — тут Андрей вспомнил все свои сомнения. — Скажи, твоя жена принимает здесь, в Екатерингофе, своих подруг?

— Для того, чтобы их принимать, нужно послать им письма, указать свой новый адрес. А она после венчания, приехавши сюда, никого с письмами не посылала.

— А могли вас выследить?

— Если бы злодеи нас выследили — дача бы уже пылала ярким пламенем.

— И то верно… — пробормотал Андрей.

Возможно, визит незнакомки и прямь объяснялся случайной встречей в аллеях Екатерингофского парка.

— Так ты уверен в портрете?

— Я бы показал его Маше, но не хочу производить беспокойство.

— Знаешь ли, Соломин? Это как больной зуб, — вдруг сказал Венецкий. — Мы с тобой сейчас разводим вокруг моей жены всякие деликатности, и ей самой, наверно, уже мерещится, будто она невесть какую ошибку совершила, раз все боятся напоминать, или что я женился на ней из чувства долга. Давай соберемся с духом и этот проклятый больной зуб выдернем! Давай скажем Маше, что ее ошибка — глупая ошибка, а не преступление какое-то! Один раз это скажем — и забудем, к бодливой матери!

— Ты полагаешь, будто сможешь забыть?

— Но раз это были шашни с женщиной — отчего бы не забыть? Ты, Соломин, человек не светский, а я знаю, что многие наши дамы этак балуются с другими дамами и за грех не почитают. И многие даже замужем, и детей имеют, а все равно… Теперь-то у Маши я есть!.. И дамских шалостей более не будет! Да и что там было меж ними? Целовались? Ведь они и видались-то не так, чтобы расположиться с удобствами…

Андрей хотел было сказать, что Маша считала Евгению мужчиной, и даже красивым мужчиной, — но не стал.

— Зови Машу. Или хочешь показать ей наедине? — спросил он.

— А как лучше?

Оба задумались. Андрей, хотя и был лет на семь старше Петруши Венецкого, большого опыта обхождения с дамами не имел. Гостьи, бывавшие у его теток, вызывали в нем одно желание — сбежать подальше. Все у него получалось наоборот — при виде красавицы он даже начинал злиться, полагая, что дама непременно будет использовать свою полученную свыше красоту как ядовитое оружие.

К Маше Андрей, зная ее еще смешной девочкой, привык, и ее поразительная красота ему зловредной не казалась. Что же до Катеньки — он не мог бы определенно сказать, красива ли Катенька. Андрея к ней сразу потянуло — и он даже некоторое время боролся с собой, пытаясь разложить страсть на элементы и осознать рассудком. До Катеньки было несколько женщин, о которых и вспоминать грешно: полковые товарищи завезли к сводне, для вдохновения влили в шестнадцатилетнего вертопраха бутылку венгерского, а потом буйно поздравляли; та же сводня предоставила потом утешительниц.

Венецкий такой опыт имел — светские знакомицы матери рано обратили на него внимание. Но он вынес из своих амурных шалостей телесные умения и убеждение, что для счастья ему нужно юное и чистое создание. Настоящего же понимания женских характеров, естественно, не вынес.

— Вот что, — сказал наконец Андрей, — наедине вы, пожалуй, наговорите друг дружке глупостей. А ежели мы ей эту рожу покажем вдвоем, тотчас будет видно, что только ради успеха нашего дела.

— Эй, кто там! Дуняша, Ванюшка! Позовите ко мне госпожу графиню! — крикнул Венецкий. — Ох, вот еще что, Соломин. Прежде чем рассказывать моей матушке про нас, нужно заполучить Машины письма.

— Я понял. Нужно доказать, что в тех фальшивых письмах — вздор. Иначе твоя матушка посадит себе в голову этот вздор и всякий раз при дурном расположении духа он сам будет выскакивать…