Первым свидетельством заморозков позднего сталинизма стало печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград» — удар по Анне Ахматовой, Михаилу Зощенко, по целому отряду писателей и поэтов, названных в постановлении «пошляками и подонками литературы». Хотя на самом деле власть увидела в их творчестве не «пошлость», а непозволительные с ее точки зрения ростки свободомыслия.

Вторым актом идеологического закручивания гаек стало так называемое дело «КР». Весной 1947 г. его фигурантами оказались известные в профессиональных кругах микробиологи член-корреспондент Академии медицинских наук Н.Г. Клюева и профессор И.Г. Роскин. Передача американцам, кстати, с согласия компетентных органов, рукописи монографии и некоторых лечебных препаратов была использована властями как повод для удара по научной элите страны, для раскручивания компании по борьбе с «космополитизмом» и «преклонением перед Западом».

Именно в ходе раскрутки дела «КР» режимом была впервые опробована такая форма «мягких» репрессий, как предание виновных так называемому суду чести. В соответствии с совместным постановлением Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б), подписанным И.В. Сталиным и А.А. Ждановым 28 марта 1947 г., подобные общественные суды были созданы во всех министерствах и центральных ведомствах. Они должны были содействовать «делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства и высокого сознания своего государственного и общественного долга». На суды чести возлагалось «рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных проступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР и центральных ведомств, если эти проступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке»[276].

Эта кампания не миновала и Министерство Вооруженных Сил. До поры до времени лишь военные испытания заставляли Сталина, скрипя зубами, мириться со строптивостью ряда высших военных, без которых Верховный Главнокомандующий просто не мог бы обойтись. Но едва военная гроза отшумела, почувствовавшим «излишнюю» свободу военачальникам сразу напомнили, кто в доме хозяин. В стане сухопутчиков главный удар был нанесен по маршалу Г.К. Жукову. Авиаторов заставили «откупиться» фигурой главного маршала авиации А.А. Новикова. За моряков ответили адмирал флота Н.Г. Кузнецов и несколько других флотоводцев, стоявших на капитанском мостике советского ВМФ в годы войны.

Нарком и одновременно главком ВМФ своей компетентностью, независимым характером и нежеланием угодничать явно диссонировал со сталинским окружением и вызывал все большее раздражение у стареющего вождя. На все у Кузнецова было, видите ли, свое мнение. Когда по окончании войны заместитель Сталина по Наркомату обороны Н.А. Булганин предложил план реорганизации системы управления Вооруженными Силами, при которой права наркома ВМФ как главнокомандующего по отношению к флотам значительно сокращались, адмирал аргументированно выступил против. Он, конечно, понимал, что булганинский план до последней запятой составлен по указаниям Сталина, но интересы дела были для него выше соображений личного спокойствия.

Что такое быть наркомом и не иметь полноты власти в оперативном управлении флотами, Николай Герасимович ощутил еще в годы минувшей войны. Вопреки логике, нарком аж до весны 1944 г. не являлся главнокомандующим ВМФ. С началом боевых действий флоты были оперативно подчинены военным советам тех фронтов, которые действовали на приморских направлениях. Общее руководство применением войск действующих фронтов и сил флотов осуществлялось Генеральным штабом, который по идее должен был работать с Главным Морским штабом в тесной увязке.

Практика, однако, показала, что Генштабу (особенно в первый период войны) было не до моряков. Как в апреле 1943 г. докладывал наркому начальник Оперативного управления ГМШ контр-адмирал В.Л. Богденко, Генштаб ни разу не сориентировал их по вопросам планирования боевых действий, из-за чего было крайне затруднительно ставить задачи флотам, рассчитывать нужное для той или иной операции количество кораблей и вооружения, вести строительство баз и аэродромов.

Почти на протяжении всей войны Кузнецов боролся за исправление этого ненормального положения. В декабре 1943 г. он доложил Сталину о том, что командующие фронтами и армиями, ставя задачи оперативно подчиненным им флотам и флотилиям на совместные операции, не только не согласовывают свои действия с ГМШ, но даже не считают нужным ставить его в известность о планируемой операции. Он предлагал установить твердый порядок, в соответствии с которым все оперативные директивы флотам исходили бы только из Ставки, а значит, проходили бы через него, наркома, и ГМШ.

Реакция на доклад оказалась не слишком быстрой. Лишь 31 марта 1944 г. увидела свет директива Ставки ВГК, установившая оптимальную систему управления Военно-Морским Флотом и его взаимодействия с другими видами Вооруженных Сил. Н.Г. Кузнецов, оставаясь наркомом, стал главнокомандующим ВМФ, получив флоты и флотилии в свое непосредственное подчинение (правда, Балтийский флот еще до декабря 1944 г. оставался в подчинении командования Ленинградским фронтом). Когда 2 февраля 1945 г. Кузнецов стал членом Ставки ВГК, проблема оптимального оперативно-стратегического управления Военно-Морским Флотом была решена окончательно.

И вот теперь предлагаемая реорганизация системы управления Вооруженными Силами возвращала к ситуации, которая в войну, казалось бы, полностью проявила свою слабину. Тем не менее намеченное в главном кремлевском кабинете было проведено в жизнь. В марте 1946 г. самостоятельный Наркомат ВМФ был упразднен, флот переподчинен вновь созданному Министерству Вооруженных Сил, а сам Кузнецов из членов правительства стал одним из заместителей министра ВС — главнокомандующим ВМС. Не таким уж смелым будет предположение, что ликвидация самостоятельного Наркомата ВМФ была продиктована в том числе и желанием ближайшего окружения вождя понизить служебный статус Кузнецова, лишив тем самым права личного доклада первому лицу государства.

В том же 1946 г., когда Сталин неожиданно предложил разделить Балтийский флот на два самостоятельных — 4-й и 8-й, а Кузнецов осмелился оценить это предложение как нецелесообразное, дело дошло до плохо скрытой угрозы снять адмирала с должности.

Николай Герасимович вспоминал об обстоятельствах стычки с вождем:

«Я не выдержал:

— Если не пригоден, то прошу меня снять...

В кабинете воцарилась гробовая тишина. Сталин остановился, посмотрел в мою сторону и раздельно произнес:

— Когда надо будет, уберем»[277].

Последней каплей, переполнившей чашу терпения вождя, стали возражения главкома ВМС против наметок первой послевоенной кораблестроительной программы. Высказываясь за более сбалансированный подход к развитию флота и глядя тем самым далеко вперед, Кузнецов настаивал на проектировании и закладке авианосцев, считая, что за ними и за подводными лодками — будущее флота. Учитывал он и экономические возможности страны, только что пережившей разрушительную войну. В ценах 1946 г. стоимость одного тяжелого крейсера оценивалась в 1,2 млрд. рублей, а большой подводной лодки — лишь в 45 млн.