— Оля!

— Очнулся? — возникнув неслышно из затемненного пространства, прошептала обрадованно Ольга.

— Да. Я что, долго болел?

— Долго.

— Оля, почему так тихо?

— Мы в Китае, Саша. Мы покинули Россию. По-ки-ну-ли. Нас вынудили.

— Мы покинули Россию, — повторил вслед за женой Дутов, также шепотом, едва слышно.

Атаман повозил головой по подушке и вновь потерял сознание.

Болезнь отступала от Дутова медленно, неохотно. Он и раньше болел тифом, но чтобы так тяжело, так долго…

Как-то вечером Дутов хотел позвать священника, чтобы исповедоваться — слишком плохо ему было, — но потом махнул рукой:

— Не надо священника!

Ольга Викторовна, сидевшая у его изголовья, не поняла:

— Чего?

Дутов не ответил, но минут через пять с удивлением увидел входящего отца Иону, пахнущего ладаном, с расчесанной редкой бородкой, с ясными, наполненными кротким светом глазами.

— Я, Александр Ильич, молебен за вас отслужил, — просто, совершенно по-мирски сообщил он, — чтобы вы скорее поправились.

— Спасибо, — тихо и печально произнес Дутов.

— А вот печалиться не надо — это грех.

— Знаю, что грех, но не печалиться не могу. Мы ушли из России. Простит ли нам это Господь?

— Господь милостив, Александр Ильич, он все простит. И потерю России тоже. Главное, чтобы мы в Россию вернулись.

— Вернемся, — едва слышно, но очень твердо проговорил Дутов. — Обязательно вернемся. Дайте только на ноги встать.

Иона оглянулся, словно заметил в комнате еще кого-то, приподнялся, глянул в небольшое тусклое окно — что там на улице, не сидит ли какой гад на завалинке, прислонив к стенке дома большое морщинистое ухо, не подслушивает ли их? Нет, никакого гада не было, да и часовые несли свою службу с усердием, не зевали. Отец Иона удовлетворенно опустился на табурет.

— Никого, — шепотом сообщил он Дутову.

Атаман равнодушно посмотрел на него, отвел глаза в сторону, как будто пытался вспомнить, кто такой отец Иона? Тот словно почувствовал, о чем думает атаман, и поспешно приложил руки к груди. Поклонился.

— Имею сан протоиерея, — сообщил он, — поддерживаю связи с Россией.

— Даже отсюда, из Китая? — неверяще спросил Дутов.

— Да, ваше высокопревосходительство. С Верным, с Пишпеком, с Джаркентом, с Сергиополем. Большевики собираются, кстати, Сергиополь переименовать.

— И как хотят назвать?

— Аягузом.

— Ни уму ни сердцу. Сергиополь — святое имя, и место обозначает святое. — Дутов не выдержал, кряхтя перевернулся на левый бок и сплюнул в платок. — Любят большевики потакать туземцам, думают, что те в лихую пору поддержат их, а те продадут всего за пару плевков, как продали нас. — Дутов глянул в платок и застонал.

— Вам плохо, Александр Ильич?

— Очень, — не стал скрывать Дутов, — никогда так тяжело не было. Тиф оставляет последствия, их надо перемочь.

— После сегодняшнего молебна вам станет лучше.

— Дай-то Бог. А то, что в России, отец…

— Иона.

— … отец Иона, вы оставили своих людей, это хорошо.

Это очень хорошо. Нам предстоит долгая и тяжелая борьба с большевиками.

Дутов закрыл глаза, давая понять, что визит отца Ионы закончен. Отец Иона вздохнул, привычно поклонился и вышел из комнаты, остро пахнувшей лекарствами.

Китайцы с большим опасением отнеслись к просьбе дутовцев оставить при себе оружие. Умевшие воевать казаки, взяв в руки винтовки, могли за пару недель запросто завоевать половину Поднебесной. Сами китайцы солдатами были плохими, их больше интересовали рисовые лепешки со сладкой подливкой да толстые бабы, чем ратные дела. Генералы это хорошо знали, на доблесть подчиненных не рассчитывали и поэтому приказали частям Дутова сдать оружие, личному составу оставить только плетки. Хотя плетка в руках умелого наездника — тоже сильное средство: случалось казаки, громко хлопая плетками, без единого выстрела брали целые батареи.

— Как так — сдать оружие? — заволновались дутовцы. — Разве мы для этого сюда шли? — возмущению их не было предела.

Запахло скандалом. Китайцы поспешили подтянуть к Суйдуну все имеющиеся поблизости воинские соединения. Но тут подал голос атаман Дутов — и сделал это как нельзя вовремя:

— Братцы, скандалы нам не нужны. Смиритесь!

— А чем будем драться, когда вновь схлестнемся с красными? А? Нельзя сдавать оружие, Александр Ильич!

— Сдайте, казаки, — голос Дутова, несмотря на слабость, был тверд.

— Александр Ильич!

— Сдайте… С китайцами, когда нужно будет, мы договоримся — они ведь тоже большевиков не любят. Когда решим возвратиться в Семиречье, они нам оружие отдадут.

— Ну, ежели так… — казаки кряхтели недовольно, удрученно почесывали затылки и угрюмо поглядывали куда-то вдаль, за заснеженные гордые хребты, — хотя и боязно чего-то…

— Верьте мне, казаки, — Дутов старался, чтобы слабый голос его продолжал звучать твердо. — Разве я когда-нибудь подводил вас?

В конце концов оружие они сдали.

…Дутов, хрипя, выбрался из дома на улицу, огляделся, скользнул взглядом по каменным старым стенам крепости, с тоскою посмотрел на север, на розовую заснеженную полоску гор, плотно прикрывавшую далекую Россию, и чуть не заплакал. Лицо у него задергалось, атаман отвернулся от людей. Он еле-еле сдержал себя и шаркающей тяжелой походкой ушел в дом.

— Саша, на улицу больше не выходи, — заметила ему Ольга Викторовна, — на улицу тебе рано.

Вечером к нему наведался отец Иона, в пузырьке со стеклянной хорошо притертой пробкой принес коричневое китайское снадобье.

— Что это?

— Приготовил тибетский лама. Он в Суйдуне находится, третьего дня прибыл. Великий специалист по части восточного знахарства. Любого человека, даже самого безнадежного, поднимает на ноги. Так что воспользуйтесь, Александр Ильич, — в голосе отца Ионы послышались искренние просящие нотки.

Атаман взял пузырек, хотя не верил, что лекарство ламы — такое чудодейственное, как его расписывает отец Иона. Но оно подействовало — Дутов начал выздоравливать не по дням, а по часам.

Отец Иона дело свое знал. Вскоре в Семиречье заполыхал Нарынский уезд, нескольким комиссарам там взрезали животы, а кишки на манер гирлянды развесили по веткам деревьев. Волнения были жестоко подавлены, в результате на ветках деревьев уже висели не комиссарские кишки, а требуха зачинщиков.

Регулярно посылал отец Иона своих гонцов в Нарынский уезд, суетился, писал прокламации и отправлял их за хребет — в общем, жизнь вел самую активную. Каждый вечер он теперь появлялся у атамана — «для конфиденса», как говорил, — докладывал, где чего в Советии подорвал, где большевика вздернули на столбе вверх ногами, и так далее. Атаман все более благосклонно относился к священнику, иногда даже удивлялся: а чего раньше он не был с ним знаком? Очень полезный человек.