эти фигурки из дерева, о которых я так много слышал. Один из каноников[238] представил меня смотрителю местного музея, который, как говорил мой знакомый каноник: «…был человеком, знающим больше по интересующему меня вопросу, чем кто-либо другой». Я рассказал смотрителю о резных фигурках и геральдических знаках, которые должны были быть на сиденьях диакона и хорах, и спросил его, не сохранились ли они. В свою очередь тот показал мне герб и геральдические знаки Дина Уэста и некоторые другие фрагменты оформления. – Они, – сказал он, – остались от прежнего хранителя музея, который тоже был владельцем этих фигурок или может быть одной из тех, о которых Вы меня спрашивали. С ней очень много связано, – продолжал он. – Старик, у которого она была, говорил, что нашел её на деревянном складе возле лесопилки, там же он нашел и остальные, после чего он решил забрать их домой и подарить детям. По дороге домой он вертел её в руках, отчего та раскололась пополам и из неё выпал клочок бумаги. Он поднял его, смотрит, на нем что-то написано, и сразу положил фигурки и клочок бумаги в карман, а придя домой в вазу, стоявшую на камине. Так он рассказывал, а потом я зашел к нему, и там я увидел эту вазу, помню как перевернул её вверх дном, чтобы посмотреть нет ли на ней каких либо символов, а в это время клочок бумаги выпал из неё мне на ладонь. Когда я хотел отдать этот клочок обратно старику, тот рассказал мне историю, которую я рассказал Вам, и сказал, что этот клочок я могу оставить у себя. Он был сильно измят и изорван, так что мне пришлось приклеить его на карточку, которая сейчас со мной. Если вы сможете разобрать то, что там написано, я буду вам весьма признателен, да и к тому же, наверняка, Вам это тоже будет интересно. – Он протянул мне карточку. На клочке бумаги какой-то искушенный в поэзии сочинитель написал неразборчивым почерком:

Когда я рос в чаще лесной,

Кровью был вскормлен людской.

Теперь в церкви место мое,

Дотронется кто, тот поймет,

Уж если есть кровь на руках.

Тогда берегись, ведай страх.

А то день наступит иль ночь,

Тебя унесет, сдует прочь.

Особенно буря когда, ураган,

В февральскую ночь, когда лютый буран.

«Эти слова мне явились во сне, в ночь на 26 Февраля, в 1699 году, после Рождества Христова, Джон Остин», – было написано под стихами.

По-моему, это какой-то заговор или заклинание: – А что вы об этом думаете? – спросил меня смотритель музея.

– Да, – ответил я. – Полагаю, так оно и есть. А что стало с той фигуркой, в которой он был спрятан?

– Ой, я совсем забыл, – сказал он. – Старик мне сказал, что она была до такой степени жуткая, что напугала его детей до полусмерти и поэтому он её сжег.

Участь Мартина

Несколько лет назад я останавливался у пастора одного из округов на западе нашей страны[239], где организация, к которой я имею отношение, владела кое-каким боклэндом[240]. Мне нужно было осмотреть некоторые из этих земель. Поэтому, в первое утро после нашего прибытия, сразу же после завтрака стало известно, что Джон Хилл – местный плотник, мастер на все руки, способный починить буквально всё, готов стать нашим гидом. Пастор спросил, какую часть округа мы хотели бы осмотреть первой. Тут же была разложена карта местности, и когда мы ему показали, каким путем мы собираемся следовать, он указал пальцем на одно место. – Не забудьте, – сказал он, – спросить у Джона рассказать вам о деляне Мартина, когда будете вот здесь. Мне тоже хочется узнать, что он вам расскажет. – А что он должен нам рассказать? – спросил я. – Не имею ни малейшего представления, – сказал пастор, – Если я не ошибаюсь, вы будете там еще до обеда. В это момент его кто-то позвал, и он ушел.

Мы отправились в путь. Джон Хилл был не из тех, кто способен держать язык за зубами, и поэтому, если уж оказались в его компании, то придется узнать многое о местных людях, их нравах, о любимом и дорогом его сердцу крае, да еще вдобавок ко всему, выслушать сначала до конца все местные сплетни. Необычное слово или то, которое он считал вам не знакомо, он, как правило, произносил по буквам, как например, – c-o-b, cob[241]. Как бы там ни было, я не собираюсь приводить здесь всё из его болтовни, вплоть до того момента пока мы не добрались до деляны Мартина. Участок этот был весьма приметен, так как, по всей вероятности, это был один из самых маленьких участков из когда-либо существовавших, – площадью всего лишь несколько ярдов[242] огороженных живой изгородью со всех сторон, без ворот или калитки, открывающей проход внутрь. Его можно принять за давно заброшенный огород, правда, он находится слишком далеко от деревни и не заметно чтобы его когда-нибудь обрабатывали. Расположен он недалеко от дороги, на территории охотничьих угодий, точнее на возвышенности, поделенной на довольно большие поля.

– Почему этот маленький участок огорожен таким высоким забором? – спросил я его, и Джон Хилл (чьи слова я не могу здесь привести полностью, как мне этого бы хотелось) не заставил себя долго ждать с ответом. – Это место мы называем Деляна Мартина, сэр, так как многое интересное можно рассказать об этом клочке земли. Его называют Деляна Мартина, М-а-р-т-и-н. – Прошу прощения, сэр, это не пастор случайно посоветовал Вам расспросить меня об этом месте? Ну конечно, это его работа. Я почему так думаю. На прошлой неделе я рассказал ему о нем, и ему было очень интересно. Там, знаете, убийца похоронен, сэр, звали его Мартин. Старик Самюэль Сандерз, который раньше жил в этом, как его, Саут – Тауне,[243] вот, он много о нем рассказывал. Парень этот совершил ужасное убийство, убил молодую девушку. Перерезал ей горло и бросил в воду. – Казнили его за это, спрашиваете? – Да, сэр, его повесили прямо возле дороги, как я слышал, в День Избиения Младенцев[244], больше ста лет уже прошло с тех пор, и приказал его казнить кровавый палач, ужасный и жестокий, его звали Джеффрис[245], знаете что ни будь о нем? Возможно его имя произносится так – Джеффрис – Д-ж-е-ф – Джеффрис. Думаю, что так, а историю эту я