Хрущев сигнал понял - до 1961 г. (XXII съезд КПСС) официальная критика Вождя отличалась заметной умеренностью. Были сохранены многие «сталинские» названия - городов, улиц, площадей, поселков, колхозов. Тело Сталина осталось в мавзолее вместе с Лениным, что имело бесспорный символический смысл. Сталина как бы постепенно « выдавливали » из массового сознания , но на его месте уже невозможно было представить никого другого. Время фанатической веры в коммунистических кумиров и идолов прошло. Можно было возродить ритуалы и заклинания, но никто уже не воспринял бы их всерьез. Миф умирал, «великая коммунистическая мечта» оборачивалась фикцией. Система переставала работать. Попытки Хрущева мобилизовать народ на «новые исторические свершения» - «строительство коммунизма за 20 лет» (а «программа строительства коммунизма» была принята одновременно с новой атакой Хрущева на Сталина в 1961 г.) уже не были ни мифом, ни великой утопией - они были наивным обманом «начальников», который народ, «живущий повседневностью», многозначительно проигнорировал. Фанатичных сторонников Хрущева не было, его отставка стала будничным делом, которая никого не взволновала и не задела, а некоторых обрадовала настолько, что они снова принялись писать анонимные письма в «инстанции» с руганью в адрес свергнутого «Никиты». Эпоха вождей, великих и страшных, закончилась.

Стихийная мобилизация толп под знаменами поверженного кумира ушедшей эпохи оказалась кратковременной и осторожной. Большинство здравомыслящих людей, затянутых в воронку массовых беспорядков в Тбилиси, испытали страх и желание уйти в сторону. Некоторые почувствовали, что их иллюзиями и политическим страстями пытаются манипулировать. Делалось это либо в узко политических целях - заставить Хрущева «притормозить», чтобы сохранить остатки коммунистической легитимности, либо для того, чтобы переключить «культ личности» на «культ нации». Апелляция к национализму, сама по себе превратившая имя Сталина из символа коммунизма, в символ оскорбленного национального чувства, была симптомом будущего кризиса «советской империи» - не в меньшей степени, чем уже начавшегося кризиса «русского коммунизма».

Кульминация этих кризисов и их катастрофическая развязка были еще далеко впереди.

Религиозные праздники в России всегда содержали в себе потенциальную опасность возникновения локальных межгрупповых конфликтов - толпы, собиравшиеся у храмов, состояли не только из истинно верующих. Официально разрешенное властями массовое скопление людей привлекало уголовников, маргиналов, пьяниц, хулиганов. К тяжелым последствиям приводили драки, возникавшие во время религиозных праздников на почве массовых пьянок. Иногда в этих пьянках и драках принимали участие партийные и комсомольские активисты, представители колхозного руководства .

До политически значимых конфликтов в дни религиозных праздников дело доходило только на окраинах СССР. Имея форму «конфессионального хулиганства» (осквернение храма), агрессия в большей мере отражала политическую эмоцию - негативное отношение к русским и к их религиозным символам как эквиваленту «империи», «захватчиков», «оккупантов» и т.п. Известны, в частности, случаи хулиганских нападений на православные храмы в дни религиозных праздников в прибалтийских республиках. Например, в Риге на православную Пасху 1960 года группа хулиганов пыталась ворваться в собор и сломала входные двери. Похожий инцидент произошел в тот же день Таллине378.

Однако, повторим это еще раз, само по себе празднование религиозных праздников в России при всей потенциальной конфликтности праздничной ситуации никакими беспорядками на религиозной почве не сопровождалось. Во всяком случае нам такие случаи неизвестны. Другое дело, что даже участие в религиозном празднике было в «безбожном» советском государстве если не формой политического протеста, то по крайней мере демонстрацией нонконформистских настроений. Именно так это воспринималось властями - независимо от субъективных намерений и осознанности нонконформистских действий и переживаний людей, вовлеченных в события.

В определенных ситуациях подобный завуалированный протест выливался в события весьма похожие на локальные политические демонстрации. Наиболее ярко это проявлялось в Литве в «Задушный день». В этот день КГБ при Совете Министров Литовской ССР обычно направлял на кладбища республики своих оперативных работников, поскольку считалось, что «вражеские элементы для своей подрывной работы используют массовое скопление верующих». В ноябре 1956 г. обычное напряжение «Задушного дня» было усилено сочувственным отношением многих литовцев к антикоммунистическому выступлению в Венгрии. В Каунасе собравшиеся пели гимн «Литовская наша отчизна», песню «Литва, ты моя красивая родина». В толпе раздавались выкрики: «Да здравствует Венгрия», «Долой Москву», «Ура за независимость Литвы», «Свободу и независимость»379.

Ни эти, ни им подобные эпизоды нельзя было отнести к беспорядкам на религиозной почве. Верующие старались «мирно сосуществовать» с властью и, если сама власть не совершала грубых ошибок, даже в потенциально конфликтных ситуациях сами контролировали поведение толпы в местах массовых скоплений. Известные нам немногочисленные случаи стихийных беспорядков верующих были всецело спровоцированы общим «закручиванием гаек» в церковной политике Москвы в сочетании с бюрократическим скудоумием местных чиновников.

Во второй половине 1950-х гг. закончился период «новой

религиозной политики», продолжавшийся, по мнению церковного историка протоиерея Владислава Цыбина, около 15 лет - с конца Второй мировой войны380. В справке, подготовленной председателем Совета по делам русской православной церкви при Совете Министров СССР Г.Г.Карповым для Председателя Совета Министров СССР Н.С.Хрущева (подписана 15 января 1960 г. в связи с подготовкой встречи патриарха Алексия с Хрущевым) сообщалось, что «основное увеличение количества церквей произошло в период войны за счет массового, беспрепятственного открытия их на оккупированной территории». После окончания войны (1946-1948 гг.) рост числа православных церквей продолжался. Три тысячи «новых» православных храмов были результатом воссоединения греко-католической (униатской) церкви с православной в пяти западных областях Украины (при одновременном сокращении униатских церквей). На 1 января 1948 г. в СССР насчитывалось 14320 церквей. С этого времени началось сокращение православных храмов - результат сознательной политики властей.