Шлюхи устали после трудного дня в постели. «Еще один разок за вечер — и мне хана», — говорят они друг другу и стреляют друг у друга «Мальборо лайт», переговариваются на языке, столь же непонятном, как оргазмы, которые они выдали за день. Клубящийся гортанный говор. Голландский язык — это что-то такое из глубокой глотки.[316]

Амстердамочки в основном тянут на 20 000, но стоят всего 5000, условия весьма выгодные. Я не страдаю золотухой, но мог бы позволить себе раскошелиться на одну, только не уверен, стоит ли. Рози и Гюлли вознамерились навязать мне трех сестер Пойнтере (3×30 000) оптом, такое черное, как «Гевалия», спецпредложение. Но мне сегодня как-то неохота на охоту за бабами, мне больше хочется спокойно гулять здесь, на лоне природы.

В комнате в гостинице мы пьем «Джека».

— Ты на гагару никогда не ходил? — спрашивает Рози на каком-то языке Островов Западных Людей.

— Нет, — отвечаю я сухо со льдом.

— Надо это исправить. Значит, целью нашей поездки будет — пойти с ним на гагару.

— Да, кто этого не пробовал, тот не man with men,[317] — говорит Гюлли сквозь глоток.

— А по-моему, у них у всех пинка одинаковая, — отвечаю я, слишком довольный собственной игрой слов.

Они полулежат на кровати. Рози снял ботинки и смотрит беззвучный секс по телевизору, свисающему на какой-то виселице сверху на стене, выпал из общего разговора. Я сижу в кресле под телевизором.

— Это точно, it’s all pink on the inside,[318] — говорит Гюлли и закидывается чем-то белым из коробочки на ночном столике.

— А какой там вообще порядок?

— Ты что, никогда к шлюхе не ходил? — спрашивает Гюлли, отхлебывает, запивает таблетку.

Я прикидываю, что если он не предложил и нам по одной, значит, это лекарство.

— Нет.

— А тебе не хочется?

— Не знаю.

— Вот лично мне кажется лучше, если за секс платить. Это как-то более clean-cut. Count the money and come.[319]

— А как же СПИД?

— Ax да. Но на это есть презерватив. Всегда надо с презервативом. А то не успеешь его ввести, как сразу — хоп! — и на тот свет.

Так говорит Гюлли. Рози в майке с надписью «Rainbow Warrior».[320]Рози отводит глаза от экрана и смотрит в сторону, на Гюлли, который уже закончил говорить, а потом на его ноги, а потом опять на экран. Мы все обводим комнату взглядом. Мой взгляд останавливается на комоде, и я, к собственному удивлению, думаю о том, что там в ящиках темно. Я отпиваю глоток. Мы отпиваем глоток. Мы все выпили. Наверно, лучше сейчас двинуть собой в свою комнату. Но я закуриваю.

— Может, вообще не стоит к ним ходить. Презервативы — вещь ненадежная, — говорю я, вспоминаю Хофи и чиркаю зажигалкой. — Зачем еще платить за свою смерть?

Они раньше этой «сентенции» не слышали. Оба смотрят на меня. Рози смотрит на Гюлли. Гюлли тычет себя указательным пальцем в грудь, кивает и беззвучно говорит: «Let me know».[321]

— Разве у тебя… — выдаю я напополам с дымом.

Гюлли, как всегда, открывает рот, потом из него вылетают слова, как шум из раскрытого окна, издалека, из темноты:

— Да. У меня анализ положительный.

Окно полуоткрыто, и слышно, как по каналу идет корабль. А в остальном — как дома. Мы могли бы с таким же успехом сидеть в странной гостинице на улице Бальдюрсгата. Я делаю исключение из своего правила и заглядываю в глаза Гюлли, потом Рози, потом смотрю на стену над ними. На обоях много-много цветочков. Stone Roses.[322]Я говорю:

— О нет!

— Да.

Так говорит Гюлли. Мне кажется, что вся щетина Гюлли направляется против меня, и я соскребаю ее с себя ногтями, а внутри меня все кричит: «Нет! Нет! Нет!» У меня никогда не умирали знакомые. Только один несостоявшийся эмбрион, а еще папа иногда едва не подыхал с перепою. Так что это для меня новость. Наверно, это еще и потому, что он пока жив. Я не знаю, как мне на это реагировать, отпиваю глоток, но в стакане одна вода, весь лед растаял, пробую затянуться сигаретой, но только добавляю на нее пепла в придачу к тому, который забыл стряхнуть. Сигарета вдруг вся посерела и подряхлела, как будто в мгновение ока состарилась. Стало быть, Гюлли встал в очередь.

— Но каким образом?

— Да вот тут, буквально за углом.

— А ты? — киваю я в сторону Рози.

— У меня все тьфу-тьфу, или для чего я, по-твоему, волосы в зеленый цвет покрасил?

— Так вот что это значит!

— Йесс! Это значит «Good Fuck».

Гюлли смотрит на него. Я:

— А красный цвет?

— Suicidal Fuck. Желтый — Casino Fuck.[323]

— Нет…

— Нет? Ты не представляешь, там же целая система, все эти кольца в носу и ушах, татуировки — все это что-то значит.

— Ну вот что значит кольцо в ухе?

— Это смотря по тому, сколько их. Например, три в правом ухе значат, что ты стопудово сможешь три раза, три в левом — что тебе нравится вчетвером, одно на брови — ты вуаерист, ну, подглядывать любишь, в губе — you love to[324]сосать, и так далее, и тому подобное…

Я смотрю на Гюлли. У него два кольца в левом ухе. У Рози в каждом ухе по два.

— А вот в носу кольцо?

— Это значит — нюхач, — говорит Гюлли и обращается к Рози: — Покажи ему.

— А вдруг не получится, — говорит зеленоволос в «гринписной» майке, облокачивается на край стола и отклячивает зад в сторону Гюлли, а тот тянет нос по направлению к заднице. Они на секунду замирают в таком положении, и мне приятно смотреть, какая это ладная и солидная пара. У Гюлли такой топорный нос. Да и нос ли это? Он им вдохнет — и сдохнет? Или он им дотягивается до другой жизни? Нет! Гюлли! Одноразовая душа в теле многоразового использования. Как и все мы.