— Если бы ты обращал внимание на то, что скажут люди, то, я думаю, прежде всего постарался бы изменить свой образ жизни.

Гого выкрикнул:

— Не уходи от разговора! Не перебивай! Ты прекрасно знаешь, что не в этом дело. Я даже начинаю подозревать, что ты придумала эту работу мне назло, для того только, чтобы люди обо мне думали как можно хуже.

Кейт усмехнулась.

— Ты так любезен.

— При любом раскладе из этого ничего не выйдет. Договор есть или его нет, работать ты не можешь.

— И все же я подписала договор, — возразила Кейт.

— Скажешь, что сделала это, не согласовав со мной. А лучше всего я сам позвоню им.

— Я бы посоветовала подумать, прежде чем звонить.

— Не о чем думать. Еще не хватало, чтобы мы из-за нескольких злотых бросали тень на наше общественное положение.

— А мне известно, что многие женщины работают. Если тебя так волнует вопрос престижа, вспомни, что работают женщины из лучших семейств. Двоюродная сестра князя Залуцкого работает в банке, панна Ченская — кассир в магазине.

— Пусть себе работают. Они могут себе позволить это, потому что их общественное положение бесспорно и не может вызывать никаких сомнений.

Кейт пожала плечами.

— Я допускаю, что мое тоже.

Гого покраснел.

— Да, изящную ты подбросила мне шпильку. Что ж, это обоснованное разделение твоей и моей репутации. Естественно.

— Вот обидчивость тут совершенно ни при чем. Я не думала ни о каком сравнении.

— Так или иначе, — нахмурил брови Гого, — я буду весьма признателен, если в будущем ты будешь считаться с фактом моего существования и проявишь достаточно лояльности, чтобы предупреждать меня о таких твоих намерениях, которые будут касаться и меня как твоего мужа. А издателю я еще сегодня позвоню и объясню, что это был лишь твой каприз, что ты скучала или что-нибудь в этом духе.

— Мне бы хотелось выполнить договор.

— Нет, Кейт, это невозможно, абсолютно невозможно. Если они потребуют компенсацию, я оплачу, но ты не можешь идти на работу.

Больше Кейт не возвращалась к этой теме.

Однажды они были в гостях у сестры Залуцкого. Тынецкий стал собираться домой, напросился к нему и Гого, чтобы посмотреть, как там все устроено.

— Почему, собственно, вы не заберете в Варшаву машину? — поинтересовался Гого, когда они садились в такси.

— Она мне не нужна, — ответил Тынецкий. — Я люблю ходить, а водить машину не умею, да и в купленном мною доме нет гаража.

Они не были настолько близки, чтобы Гого мог позволить себе открыто высказать свое мнение о поведении Роджера, однако заметить не преминул:

— Вы, пожалуй, самый бережливый человек в Польше.

— Не считаю для себя честью.

— С вашими доходами и расходами вы отложите миллионы.

Тынецкий усмехнулся.

— Меня это не интересует.

— Верно, но в таком случае не могу понять цели этих жертв.

— Все просто. Их нет. Я ни от чего не отказываюсь, ничем не жертвую.

— Вы меня удивляете, — только и сказал Гого.

Визит и разговор с Тынецким окончательно вывели Гого из равновесия. Со всей отчетливостью он представил себе всю бессмысленность того поворота судьбы, который обрек его на нищенское существование, передал имение этому парвеню[19], не умеющему даже пользоваться тем счастьем, которое предоставляет богатство. Вместо того, чтобы сидеть за границей, вращаться в веселом и беззаботном обществе, путешествовать, знакомиться с людьми из высшего света, с международной аристократией, этот осел увяз в Варшаве, купил себе жалкий домишко и проводит там серую, бесцветную, глупую и бесплодную жизнь.

И тут его осенила мысль: в конце концов, у Тынецкого есть иные цели, в чем ему нельзя отказать. Он пишет свои повести, и все, кто разбирается в этом, предсказывают ему большой успех.

Эта мысль все-таки не успокоила Гого, скорее наоборот, она потянула за собой целый ряд последующих, еще более горьких. Этот Тынецкий, которого судьба одарила титулом и богатством, добьется еще и славы. Люди будут считаться с ним не только как с миллионером и наследником одной из известнейших фамилий в Польше, но и с его талантом. Уже сейчас вся компания в «Под лютней» говорит о нем как о будущей знаменитости. Они принимают его с большим интересом и уважением, чем Гого, с которым дружат так давно.

«Не имеет смысла заблуждаться, — думал Гого. — Может, они и любят меня немного, но не уважают. Нужно иметь смелость сказать себе откровенно, что не уважают, а домой приходят лишь для того, чтобы увидеться с Кейт. Да, они восторгаются ее интеллигентностью, вкусом, интуицией художника. Они считаются с ее мнением и с тем, что говорит Тынецкий. Как он, так и Кейт являются для них кем-то, только я — ничто…»

Его охватило чувство пренебрежения и презрения к себе. Нет, он не мог сейчас идти домой.

Войдя во второразрядный ресторан, где не надеялся встретить кого-нибудь из знакомых, и заняв место за столиком в углу, он заказал себе водки. Однако действие алкоголя не улучшало его настроение, скорее наоборот, чувство собственной никчемности еще углублялось.

«Я — нуль, — думал он, — хуже нуля, потому что я дармоед, который самым подлым способом заискивает перед врагом, чтобы тот не лишил меня своей панской милости, своего подаяния. Ну да, потому что, если бы я не оказался в его зависимости, выбросил бы его за дверь. Я же ненавижу его и только старался обманывать себя, что его присутствие мне приятно. Я мерзкая падаль».

Спустя минуту пришла другая мысль.

«А может, все это потому, что в моих венах течет кровь простолюдина, какого-нибудь конюха и какой-то паршивой кормилицы? Мерзость, позор…»

И вновь подкралось сомнение.

«А если не так, если даже не так, то Кейт, несомненно, считает меня таким, хамом, глупцом, рядовой скотиной, нахлебником, а себя, разумеется, божеством, обреченным жить под одной крышей с существом несравненно ниже, не заслуживающим даже жалости. Да, так и есть. Он не однажды читал это в ее глазах, не раз это звучало в ее дьявольски внешне безразличном голосе».

Горечь заливала разум.

«И что самое мерзкое, я бессилен, я ничего не могу сделать или изменить».

Ресторан опустел. Гого встал, оплатил счет и вышел. Он не собирался идти домой. Уже наступил вечер. Улицы заполнились гуляющей, шумной и веселой публикой. Тепло первых дней весны выманило из дома все живые существа, гнездящиеся в тесных домишках. Омерзительная толпа…

Гого свернул в боковую улочку, где столпотворение было поменьше, и просто пошел вперед. Спустя час или два он решил прервать свою бесцельную прогулку и вернулся в надежде, что «Под лютней» застанет хорошую компанию и среди них позабудет свои печальные мысли.